Поглядев на все это, я наконец набралась смелости и подошла к Эльфриде. Похоже, она нервничала не меньше меня.

– Защищать тех, кто не хочет, чтобы его защищали, – это агрессия.

– Да ну? – раздраженно бросила она, вынув изо рта потухшую сигарету. – А как же дети?

– Лени – не ребенок.

– Но такая же беззащитная.

– А кто из нас может за себя постоять? Будь объективна! Наши права тут нарушали по-всякому, выбирать не приходится.

– Ладно, согласна.

Эльфрида принялась растирать окурок о стену, пока весь табак не высыпался из смятой гильзы, потом отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

– Ты куда?

– Куда ни иди, от судьбы не уйдешь, – процедила она, не оборачиваясь, – вот в чем дело.

Я могла бы пойти за ней, но не стала: все равно она бы меня не послушала. «Ну и разбирайся сама», – подумала я.

Не знаю, была ли Эльфрида права, рассказав о поступке Эрнста против воли самой Лени, но что-то во всей этой истории мне не нравилось – что-то в ней было мрачное, тревожное.

38

Завидев идущего по коридору Циглера, я снова сделала вид, что растянула лодыжку: нога выскочила из туфли, колено подогнулось, и я упала на пол. Он бросился ко мне, протянул руку, которую я благодарно приняла, и помог встать. Увидев это, охранник подошел ближе:

– Все в порядке, лейтенант?

– Похоже на растяжение, – недовольно поморщился Циглер. Я затаила дыхание. – Отведу ее в уборную, пусть приложит холодный компресс.

– Не извольте беспокоиться, лейтенант, я сам могу проводить…

– Не стоит, – бросил Циглер, направляясь в сторону уборной; я последовала за ним.

Войдя в кабинет, он запер дверь и, яростно обхватив ладонями мое лицо, принялся целовать меня. Я думала, это никогда не закончится, но достаточно было коснуться его груди, чтобы он отпрянул.

– Спасибо за то, что ты сделал для Лени.

Раз он предпочел защищать одну из нас, вместо того чтобы прикрывать унтер-офицера, я решила, что теперь Циглер на нашей стороне. На моей.

– Я соскучился, – выдавил он, задирая мою юбку, чтобы увидеть бедра.

Никогда еще я не ласкала его при свете дня, никогда не видела так ясно морщины, прорезавшие его лоб, когда желание брало в нем верх, и этот опасливый взгляд вечного подростка, считающего, что я могу в любой момент исчезнуть, раствориться. Мы занимались любовью только у меня в сарае (точнее, в сарае родителей Грегора). Затащив его туда, я сама позволила ему нарушить границы, и теперь мы снова нарушали их, вместе. В казарме, принадлежавшей Гитлеру, а с этого момента – и нам.

В дверь постучали. Циглер поспешно застегнул брюки, я слезла со стола, пытаясь расправить юбку и пригладить волосы. Вошедший эсэсовец, то и дело косясь в мою сторону, стал докладывать о чем-то своем. Чтобы не давать ему повода для подозрений, я опустила глаза, потом развернулась вполоборота и, снова пригладив волосы, принялась рассматривать документы на столе. Тогда-то я и увидела эту папку.

На первой странице четким почерком писаря было выведено: «Эльфрида Кун / Эдна Копфштейн».

Я похолодела.

– Ну, где мы остановились? – прошептал Циглер, обнимая меня сзади: я даже не заметила, как ушел эсэсовец. Альберт развернул меня, притянул к себе, принялся целовать мои губы, десны, уголки рта…

– Что не так? – недоуменно спросил он.

– Кто такая Эдна Копфштейн?

– Забудь. – Он неохотно отстранился, обошел стол, сел в свое кресло и сунул папку в ящик.

– Рассказывай, что это и какое отношение имеет к Эльфриде! Зачем тебе досье на нее? Может, и на меня такое же есть?

– Боюсь, этими сведениями я не могу с тобой поделиться.

Нет, он точно не был на нашей стороне, а об унтер-офицере сообщил лишь потому, что тот оказался в его власти и во власти тех, кого он хотел использовать.

– И чем это таким ты не можешь со мной поделиться? Помнится, еще минуту назад ты меня обнимал.

– Вернись, пожалуйста, в столовую.

– О, теперь ты гоняешь меня, будто я у тебя на посылках. А если я не подчинюсь твоему приказу, Альберт?

– Придется.

– Все потому, что мы в этой твоей идиотской казарме?

– Не капризничай, Роза. Притворись, что ничего не видела, так будет лучше для всех.

Перегнувшись через стол, я обеими руками схватила его за лацканы мундира и выругалась:

– Черта с два я стану притворяться! Эльфрида Кун – моя подруга!

Циглер ласково погладил меня по спине, провел пальцем вдоль позвоночника:

– Уверена? Потому что на самом деле нет никакой Эльфриды Кун. А если и есть, она совсем не та, кого ты знаешь. – Он резко дернулся, высвобождая лацканы; я пошатнулась, и ему пришлось схватить меня за руки. – Эдна Копфштейн – боец невидимого фронта.

– Что это значит?

– Твоя подруга Эльфрида – шпионка, Роза. И еврейка.

Я не могла в это поверить: среди дегустаторш Гитлера затесалась еврейка!

– Дай мне взглянуть на досье, Альберт.

Он встал, заложив руки за спину:

– И чтобы никому ни слова.

Среди нас еврейка. И это Эльфрида – кто же еще?

– Что с ней будет?

– Роза, ты вообще меня слушаешь?

– Надо сказать ей об этом. Она должна бежать!

– Какая ты смешная. – На его лице снова появилась странная усмешка, которую я уже видела в сарае. – Ты планируешь побег и прямо так мне об этом заявляешь?

– Ты отошлешь ее? Куда?

– Видишь ли, это моя работа, и никто не сможет мне помешать. Даже ты.

– Альберт, если можешь, спаси ее!

– Чего ради я должен спасать еврейскую шпионку, которая пыталась нас надуть? Все это время она пряталась у нас под носом, сменила имя, ела нашу пищу, спала в нашей постели и думала, что сумеет нас обмануть! Но ошиблась.

– Прошу тебя, сделай так, чтобы это досье исчезло! Откуда ты вообще его взял?

– Ну, знаешь, не могу же я его уничтожить!

– Не можешь? Значит, твое слово здесь уже ничего не значит?

– Хватит! – Он зажал мне рот, но я укусила его за руку, и он отбросил меня к стене.

Ударившись головой, я заморгала, ожидая, пока острая боль, достигнув пика, не пройдет сама, и в тот момент, когда она прошла, плюнула ему в лицо.

А когда открыла глаза, мне в лоб смотрело дуло пистолета. Рука Циглера не дрожала.

– Будешь делать то, что я скажу.

Это я уже слышала – во дворе, при нашей первой встрече. Но тогда его маленькие глазки, посаженные так близко, что казалось, будто он косит, не смогли меня напугать. И сейчас те же карие зрачки глядели на меня поверх прижатого к коже металла.