– Надеюсь! – мрачно кивнул посол.

Только через несколько месяцев, из доверительного разговора с наместником, он узнает, что первым решением морского командования и самого царя было отдать капитана Владислава Федоровича Руднева под трибунал. Однако чуть позже здравый смысл победил: в Петербурге сообразили, что невместно «знаменовать» таким образом начало войны. Добравшийся до столицы геройский экипаж будет осыпан наградами и почестями. А Руднев получил чин контр-адмирала и… вскоре подал прошение об отставке: общим решением Санкт-Петербургского и Кронштадтского морских собраний офицеры, не знакомые с обстоятельствами, вынудившими Руднева принять непростое решение, лишая его права посещать эти собрания. По сути дела, ему объявили бойкот…

Обведя биноклем пустой горизонт, Сенэс удовлетворенно констатировал:

– Разбежались япошки раны зализывать… Ну а нам пора и пообедать, мсье посол!

За обедом в кают-компании «Паскаля», куда были приглашены высшие чины русской миссии, тосты за русских моряков перемежались с рассказами об их героических поступках. Наших моряков благодарили за то, что они своим решением выйти навстречу эскадре врага спасли корабли «нейтралов» от обстрела японцев. Французский офицер с артиллерийскими нашивками на кителе, оказавшийся за столом рядом с Павловым, во весь голос, не стесняясь, ругательски ругал американцев:

– Эти свиньи всегда были себе на уме, мсье! – стучал он вилкой по столу. – Они быстро забыли, как две русские эскадры[76] пришли им на помощь во время их Гражданской войны! А нынче? На американских и британских верфях построен почти весь японский флот!

Посол кивал – хотя мог бы рассказать, что и «Варяг», собственно говоря, был построен в Америке, на верфях Филадельфии.

⁂

После трехдневного перехода изгнанная из Кореи ее захватчиками Русская посольская миссия сошла на причал Шанхайского порта. И сразу же попала в довольно щекотливое положение: несмотря на высочайшее повеление Павлову избрать местом своего пребывания Шанхай, российские посланник в Пекине Лессар и военный агент в Шанхае Дессино усмотрели в его назначении покушение на собственные авторитеты и роли. Таким образом, никакого плодотворного сотрудничества с местным дипкорпусом, который был обещан и министром иностранных дел, и наместником, у Павлова не получилось.

А между тем поручения из Петербурга и Мукдена сыпались нескончаемым чередом. Александр Иванович порой не знал – плакать ему или смеяться. Вот и начальника штаба Ставки наместника, генерал-лейтенанта Жилинского интересуют сведения о ходе мобилизации у японцев и даже то, намерены ли японцы ждать русского наступления в Маньчжурии или сами будут наступать там?

В довершение ко всему, никто из вышестоящего начальства не озаботился обеспечить нового «резидента» в Шанхае хотя бы одним шифровальщиком. Так что Павлову приходилось не только добывать нужную информацию, но и лично шифровать отправляемые депеши и расшифровывать поступающие.

Прилечь и отдохнуть Александру Ивановичу удавалось лишь далеко за полночь, на пару-тройку часов – да и то не всегда. Перелопатив за 16‒18 часов рабочего дня уйму секретной информации и решительно бредя в спальню с намерением приложить голову к подушке, Павлов зачастую бывал «перехвачен» едва держащимися на ногах секретарями, приносившими ему новые задания с грифом «Безотлагательно!», либо тайными курьерами из Ставки наместника, доставлявшими «резиденту» чемоданы денег на текущие расходы.

Помимо всего прочего, ему вменялись в обязанности и подкуп местной прессы, и организация закупок угля для двигавшейся на Дальний Восток вокруг Африки и Азии эскадры адмирала Рожественского, и подбор диверсантов для работы в тылу японской армии, и снабжение продовольствием осажденного Порт-Артура…

Все это требовало огромных расходов. Именно поэтому все свои донесения по принадлежности – в МИД ли, в российское посольство в Пекине, флотскому либо армейскому командованию – Александр Иванович дублировал своему главному «финансисту» – наместнику Алексееву. А тот оплачивал многомиллионные расходы из выделенных ему из казны специальных средств – разумеется, одновременно требуя документального подтверждения произведенных расходов.

И это тоже было головной болью Александра Ивановича – ибо всякий разведчик, а тем паче резидент знает, что получить расписку от секретного агента порой практически невозможно. Передача тайных сведений и государственных тайн противнику каралась по законам военного времени – расписки же в получении за эти передачи вознаграждения были полным доказательством вины тайного агента.

Но главной головной болью Павлова был вопрос агентуры в самой Японии. Своих агентов у России там не было, и Павлову ничего не оставалось делать, как находить и использовать… чужих.

После долгих размышлений Александр Иванович как-то нагрянул к Генеральному консулу Франции, с коим в свое время был хорошо знаком по службе в Пекине. И на правах старого знакомого преподнес консулу презент, от которого тот не смог отказаться. Это был ящик старого французского вина из Прованса, родины консула. О том, как и за какие деньги Павлову удалось раздобыть этот ящик в Тонкине[77], история умалчивает.

Консул был потрясен и растроган буквально до слез. Он немедленно потребовал у секретаря принести топор и собственноручно вскрыл ящик, дрожащими руками вытаскивал и поглаживал, как кошек, пыльные бутылки, пересыпанные стружками. Александр Иванович лишь улыбался с видом счастливого отца, одарившего своего ребенка диковинной игрушкой. Однако когда консул возжелал немедленной дегустации, на душе Павлова заскребли кошки: мало ли что мог подсунуть ему хитрый торговец?

Пока искали достойные такого вина бокалы, Александр Иванович, со свойственной всем дипломатам предусмотрительностью, незаметно засунул топор под кресло – опасаясь, что экзальтированный француз не замедлит пустить его в ход, окажись в бутылке какая-нибудь поддельная кислятина.

Но вот бутылка вскрыта, на донышко бокала налит глоток вина. Погрев стенки бокала ладонями, консул сначала понюхал вино (да пробуй же скорее, будь ты неладен!) и наконец отхлебнул. Закрыл глаза – Павлов последовал его примеру.

– Да-а, – благоговейно прошептал, наконец, француз. – Это настоящий «Кот-де-Прованс»! – Он осторожно наполнил бокал еще раз. – Причем ему не менее двадцати лет. И, если не ошибаюсь, лоза с маленького виноградника «Белле», с холмов над долиной Вар! Друг мой, признайтесь: где вы раздобыли это чудо?