С аналогичным посланием к пастве обратился 26 июня 1941 г. митрополит Ленинградский Алексий (Симанский). По воспоминаниям очевидцев, эти послания церковных иерархов нашли отклик, «охватывая не только… священство, но и гораздо более широкие круги»[864]. Во всех церквах Советского Союза священники вдохновляли людей на борьбу с врагом, руководствуясь принципом: «Родина и Церковь, патриотизм и Православие — едины»[865]. Такая позиция церкви имела особую значимость для православных христиан нашей страны, сотни тысяч которых участвовали в боевых операциях на фронте и в партизанских отрядах, трудились в тылу. О воздействии на народ патриотических обращений РПЦ говорит тот факт, что оккупанты расстреливали священников за их чтение перед паствой[866].

Несмотря на то что оба церковных иерарха, не задумываясь о последствиях, фактически нарушили закон, который запрещал вмешательство церкви в дела государства[867], есть косвенные свидетельства позитивного отношения советского руководства к посланию патриаршего местоблюстителя от 22 июня 1941 г.[868] Можно согласиться с мнением ряда исследователей, что патриотическая позиция церкви могла быть также обусловлена пониманием сохранявшейся непрочности положения РПЦ, которое могло еще более пошатнуться, если бы кто-то из ее иерархов пошел на сотрудничество с врагом[869]. Возможно, патриарший местоблюститель понимал, что отступление Красной армии на фронте увеличивало опасность репрессий в отношении его и других иерархов — власти могли опасаться, что те могут последовать примеру экзарха Прибалтики митрополита Сергия (Воскресенского), вставшего на путь сотрудничества с оккупантами[870].

7 октября 1941 г. патриарший местоблюститель получил от властей указание эвакуироваться, но не подчинился этому приказу незамедлительно, а остался в Москве, одновременно составив завещание, в котором указал своим преемником митрополита Алексия[871]. 14 октября 1941 г., еще оставаясь в Москве, патриарший местоблюститель издал послание с резким осуждением в адрес коллаборационистов из числа священнослужителей, оставшихся на оккупированной территории. Это выступление могло оказать воздействие на решение властей действительно эвакуировать патриаршего местоблюстителя, вместо того чтобы найти другой путь для предотвращения угрозы его захвата оккупантами или добровольного перехода на их сторону. Патриарший местоблюститель был эвакуирован из Москвы в Ульяновск 14 октября 1941 г. в одном вагоне с главой Обновленческой церкви А. Введенским[872], архиепископом Русской православной старообрядческой церкви Иринархом и руководителями баптистской общины[873]. Этот факт говорит о том, что советское руководство все еще присматривалось к действиям патриаршего местоблюстителя и РПЦ, в целом не предоставляя им приоритета по отношению к другим религиозным учреждениям. В Ульяновске патриарший местоблюститель первое время находился фактически под домашним арестом[874].

Однако в связи с тем, что патриарший местоблюститель и церковь продолжали свою патриотическую деятельность, в дальнейшем наметилось потепление в отношениях государства и церкви, примером чего могут служить такие факты, как изданное ЦК ВКП(б) 7 октября 1941 г. указание о неправильности закрытия церквей в Свердловской области (в июле — августе 1941 г. было закрыто 9 церквей и 2 часовни, несмотря на возражения верующих)[875], а также разрешение вечернего благовеста и крестного хода в Москве на Пасху 1942 г., для чего был фактически отменен комендатский час[876]. Без официального роспуска перестали функционировать Союз воинствующих безбожников и выходить его издания «Безбожник» и «Антирелигиозник»[877]. Были закрыты некоторые антирелигиозные музеи[878]. В 1941–1947 гг. литература по антирелигиозной тематике в СССР практически не публиковалась, хотя до 1940 г. ежегодно выходило около 2 тыс. названий тиражом более 2,5 млн экземпляров. Исчезли из политического лексикона такие понятия, как «антирелигиозная борьба», «безбожники», «мракобесы-церковники»[879].

Изменения в политике по отношению к церкви были обусловлены также и тем, что война и связанные с ней невзгоды заметно усилили религиозность среди населения. Храмы вновь стали наполняться молящимися, увеличилось число обрядов[880]. О росте религиозности и соответствующих ожиданиях со стороны народа можно судить по тому факту, что Пензенскую область в июле 1942 г. всколыхнули слухи, что «26 государств якобы объявили Советскому Союзу ультиматум о роспуске колхозов и открытии церквей»[881]. В темные дни войны власть была крайне заинтересована в том, чтобы не антагонизировать массы верующих Советского Союза, но заручиться их поддержкой в защите страны и одержании победы над захватчиками[882]. Причину прекращения антирелигиозной пропаганды и разрешения большей веротерпимости следует искать также не только в негласном одобрении советским правительством патриотической позиции церкви, но и в необходимости противодействовать германской пропаганде, спекулировавшей на «безбожности» советской власти. Однако существенного облегчения участи Русской православной церкви в первый период войны не произошло[883].