Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зато картины на стенах…
Я обомлел.
Снежные пейзажи, лоси у заметенного снегом стога, печальная елочка в снежной шапке на заснеженной поляне, три сосны, глядящие со снежного обрыва в стылую зимнюю тьму.
Снег, снег, снег…
Были, правда, и здешние виды: искривленные кадангийские чикарры, уродцами-карликами цепляющиеся за каменистые горные склоны, вызывающе нарядные домики в черных тондалайских горах, желто-розовые развалины дворцов Поречья, залитые ослепительным солнцем, на серых скалах, нависших над неоглядным речным разливом, режущим глаза аляповатой синью.
И вдруг — типичный ррахвийский горный пейзаж, крутые склоны, сложенные из растрескавшихся буро-зеленых глыб, сосновое мелколесье, а на поляне… маленькие, совсем земные бурые мишки, затеявшие веселую возню под присмотром матери.
И опять: витязь потрясает копьем перед гигантской седобородой головой, тяжко приоткрывающей мутные, полные страдания очи… два всадника, в яростной сшибке пронзающие друг друга… и крохотная, наполовину занесенная снегом церквушка, увенчанная серебристым в сиянии луны осьмиконечным крестом…
И еще…
— Вы — из Института? За мной? — услышал я.
И ответил мгновенно, раньше, чем подумал:
— Нет!
Оказывается, я уже не стою на пороге, а сижу в кресле, хозяин же, устроившись напротив, разглядывает меня в упор — устало и понимающе.
А потом до меня доходит: мы говорим по-русски.
Узнай об этом Маэстро — вобьет мне в задницу бильярдный кий по самое окончание, причем абсолютно по делу.
— Да вы успокойтесь, — щурится Арбих. — Мы тут одни.
…Теперь я знаю, где видел его раньше.
В Галерее Героев, восьмое полотно справа.
Вот только нет на том портрете ни блеклой мути в бесцветных старческих глазах, ни седин, ни морщин, а есть золотой обруч с крупным рубином на буйных кудрях, есть плащ алого атласа, наборные рукояти мечей над крутыми плечами, и за правым ухом — белое перо, символ любви страстной…
Сижу.
Молчу.
Притворяюсь идиотом — надо сказать, без особого труда.
Впрочем, Арбиху дан-Лалла, похоже, нет дела до моих реакций. Ему очень нужно выговориться, и он говорит, мало интересуясь, слушаю ли я.
— Один, абсолютно один, — доходит до меня наконец. — Ни денег, ни оружия, ни языка. Но мне повезло…
…Ему и впрямь повезло. Фантастически, как в сказке. На лесной тропе он, бродяга без роду и племени, встретил пожилого рыцаря — ограбленного, истекающего кровью, совершенно нетранспортабельного, доволок беднягу до сторожки и возился с ним, пока не поставил на ноги. А тот, оклемавшись, выразил желание усыновить спасителя…
— Бербих дан-Л алла был чудак, пожалуй, даже слегка ненормальный после смерти сыновей, но сердце у него было золотое. Он искал приключений и, скажу вам, на свою голову умел находить их везде и всюду. Земля ему пухом!
Он поднял крохотную рюмку и выпил.
С поясного портрета, висящего на почетной, западной стене, на меня вприщур глядел худощавый козлобородый рыцарь в мятом нагруднике и плоском шлеме, смахивающем на супницу. Лукаво этак глядел, с неким вызовом: ну искал, мол, приключений, и что с того?
— А племянники хлопотали в имперском суде насчет опеки, — Арбих брезгливо поморщился, — но без толку. Короче говоря, через пять лет я совершенно законно вступил в наследство, а там и невесту присмотрел, бесприданницу, — голос его чуть заметно дрогнул. — Светлая ей память, моей Кире Фирруровне; сорок два года прожили, как один день, душа в душу…
Он помолчал, не стесняясь, смахнул со щеки слезу.
— Честно говоря, я надеялся, что все это ненадолго. Ведь меня считали надеждой и гордостью Института. — Вспомнив что-то, он улыбнулся почти весело. — Меня и Рудьку. Кстати, вам ничего не говорит фамилия Сикорски?
Я позволил себе пожать плечами. Кем бы я ни был, фамилия Сикорски мне ровным счетом ничего не говорила.
— Странно. Ему прочили большое будущее по административной части, — теперь пожал плечами он, надо признать, весьма изысканно. — Да, я очень надеялся, особенно в первые годы. И очень боялся, что меня не найдут; материк-то хоть и один, зато какой огромный! Я истратил кучу денег на информацию о всяческих странностях, однажды даже сорвался и рванул в чертову глушь, в Арканар, — он хохотнул. — В самое что ни на есть захолустье, крошечный маркизат на крайнем юге, почему-то считающий себя королевством. Там никогда ничего не происходило и не происходит, просто потому, что в такой глуши ничего и не может происходить. А я помчался туда, представляете? И, разумеется, совершенно напрасно. Обычная местечковая заварушка. Реки крови, море интриг, океан слухов — и все. Вот тогда я понял, что действовать надо совсем иначе. Так сказать, от противного. Ну да вы, наверное, в курсе…
— В курсе, — подтвердил я, ничем не рискуя.
В конце концов, о делах Арбиха дан-Лалла судачат по всей Империи, и если о нем еще не слагают экк, то лишь потому, что в экках полагается повествовать о делах давних, подернутых дымкой столетий. Иначе и быть не может: в мире, не знающем благотворительности, открывать сиротские приюты и дома призрения, учреждать школы для бедных и стипендии для одаренных, содержать бесплатные, прекрасно оборудованные больницы… да, такое и впрямь не могло не потрясти воображения аборигенов. Поначалу, правда, они искренне полагали, что сеньор дан-Лалла волею Вечного спятил, но с течением времени пришли к выводу, что безумец давно разорился бы в пух и прах, а тратить такие деньжищи на чужих детей, да еще — из простонародья, способен только святой…
— Сперва трудно было, с натуральным-то хозяйством. Но мы это проходили еще на первом курсе. Отменил я барщину, ввел оброк, позже и вольную людям выписал, понятно, без земли; живая копейка появилась — и пошло понемногу. Соседи, правда, косились на мои нововведения, но воевать все же не полезли, послали жалобу в имперский суд… — Вновь сочный смешок. — Не обломилось им ничего; я тогда уже в чести был, да и на примете у старого Императора…
Он дернул головой, указывая на золотую цепь с усыпанной каменьями семилучевой звездой, висящую на стене меж двух обнаженных мечей.
Я присмотрелся.
— Это у вас «За верность»?
— Э… нет! — засмеялся он моему невежеству. — Берите выше, «Третий Светлый» с бриллиантами. Дарован мне на поле боя самим престолонаследником, отцом нынешнего нашего государя, за храбрость в подавлении мурисского мятежа. Так что, любезный Ирруах, затея моя получила одобрение на высшем уровне. А поскольку я, как усердный прихожанин, не скуплюсь на жертвы Вечному, церковь тоже не возражала против моей, так сказать, благотворительности…
— Не сомневаюсь, — кивнул я.
Благотворительность! Идеальный, безукоризненный маячок для спасателей, тем паче — институтских; они, повернутые на социальной проблематике, ни в коем случае не упустили бы из виду такое чудо, как туземец-филантроп. А заснеженные пейзажи — это кусочек сыра в мышеловке.