Мама не желала возвращаться к прошлому, и они с теткой решили ее не тревожить, позволили жить так, как она того хотела. Когда навещали, рассказывали о себе и ни о чем не спрашивали. Правильно делали. Ведь теперь, стоило Владу задать совершенно невинный вопрос, поднялась целая буря. Почему? Отчего? По каким таким причинам? Он скоро узнает. До монастыря осталось каких-то несколько километров. Дорога петляет по заснеженному лесу. Влад пытается разглядеть сквозь замерзшее стекло «копейки», прыгают ли по соснам белки: дышит на морозные узоры, корябает их горячими пальцами. Бесполезное занятие — три часа дня, а вокруг непроглядная темень.

— Чудо техники, — отзывается об автомобиле водитель. — Выбирай: либо ноги отвалятся от холода, либо глаза ничего не увидят.

— Ноги мне, пожалуй, пригодятся, а глаза и так ничего не видят.

Последние двадцать минут пути Влад просто спит. Он утомлен перелетом, тряской в машине и напором тягостных мыслей. Резкий толчок:

— Приехали, командир.

Белые стены монастыря видны даже в темноте, а мать в ее черном одеянии в ночи незаметна. Влад даже пугается, когда она бросается к нему от ворот, едва он выходит из машины.

— Хвала Господу, ты приехал!

— Мама, почему ты здесь? Зачем мерзнешь?

— Пойдем, пойдем скорее, сынок! Устал с дороги? Сейчас накормим, обогреем, — она ведет его через двор, тянет к трапезной. — Матушка Татьяна! — громко кричит, приоткрыв дверь.

— Мам, я не голоден. Давай лучше поговорим. Дай посмотрю на тебя, — Влад поворачивает ее к прожектору. Она отлично выглядит, хотя глаза как-то лихорадочно блестят, а брови хмурятся. Но это наверняка из-за его слов. Ну конечно.

— Ты, видно, забыл, где находишься. Где это видано, чтобы в святых стенах с путником сначала разговоры разговаривали, а потом уже привечали. Иди давай! Не перечь! — она ласково подталкивает его к дверям. Влад подчиняется. Что тут скажешь? — Ешь, а я пойду испрошу благословения на прием дорогого гостя.

Благословение получено, Гальперин допущен в материнскую келью. Каждый раз, когда он здесь оказывается, Влад не может заставить себя не думать о том, насколько ограниченными могут быть потребности человека. Почему одним непременно нужны многоэтажные хоромы с антикварной мебелью, хрустальными люстрами и дубовым паркетом, а других радует комнатушка с узкой кроватью, столом, стулом да парой полочек вместо шкафа? Почему одни не мыслят жизни без современных средств техники и связи (компьютера, факса, мобильного телефона), а другие либо до сих пор ничего о них не слышали, либо могут прекрасно обходиться без всего этого. Хотя нет. Не всегда. Это раньше мама признавала только почту: письма, за редким исключением телеграммы. Объясняла это многолетней деревенской жизнью. Но ведь, как только появилась необходимость, она позвонила, и не куда-нибудь, а Владу на мобильный, так что рано или поздно прогресс проскользнет и в святую обитель. Как вам отпущение грехов по SMS? А исповедальный факс? Неплохо звучит? Влад ловит испытующий взгляд матери и краснеет: стыдно допускать подобные мысли в таком месте.

— Ты попросила, я приехал, — решается он начать. — Как вы здесь живете в это время года?

— Так же, как и в любое другое, сынок: смиренно.

— Я бы не смог. Смиряться с чем-либо, мне не приятным, я не умею.

— Придется научиться! — У нее какой-то странный голос, и взгляд почему-то сочувствующий.

— О чем ты?

— Я об этом, — мать перебирает лежащие на столе бумаги, выуживает сложенный вчетверо листок, протягивает Владу.

Гальперин разворачивает, узнает свое письмо, отправленное ей месяц назад. Значит, он был прав. Именно это послание так ее взволновало. С чего бы?

— Это мое письмо, — недоуменно сообщает он, возвращая его матери.

Она надевает очки, будто собирается перечитывать текст. Потом резко снимает:

— Это правда?

— Что?

— То, что там написано?

— Что именно, мама?

— Твои чувства. Твои чувства к этой женщине. К Алине.

— Да. Но…

— Это невозможно!

— Что значит невозможно, если я испытываю то, что испытываю? — Гальперин обескуражен.

— Невозможно значит невозможно. Тебе придется принять это и смириться.

— Изволь объясниться! Что это значит? Ты не желаешь мне счастья?

— Конечно, желаю. С кем угодно, только не с ней.

— Что за бред, мама! Ты ведь ее даже не знаешь!

— Мне вовсе не обязательно быть с ней лично знакомой, чтобы объявить тебе о совершенной невозможности твоих с ней отношений.

— Мама, все это похоже на какой-то дешевый спектакль, лишенный какого-либо смысла. К тому же я просто поделился с тобой, как с близким человеком. А говорить о каких-то отношениях с ней по меньшей мере смешно. Мы ведь даже не общаемся.

— Но ты этого хочешь.

— Ты не можешь мне запретить этого хотеть.

— Могу. Я тебе запрещаю, слышишь?

Влад шокирован. Его мама, всегда нежная и покладистая, его мама, никогда не повышавшая на него голос, сейчас негодует и кричит.

— Мама, гнев — это грех. Тем более гнев не оправданный.

— Влад, детка…

— Не называй меня «деткой»!

— Хорошо. Ты просто поверь мне. Это не блажь.

— Мама, я попытаюсь, если ты объяснишь мне, что все это значит, и честно ответишь на вопрос.

— На какой?

— На тот, что я задал в письме.

— Я не понимаю, — мать отводит глаза.

— Понимаешь. Я хочу узнать, почему двенадцать лет назад вы с тетей решили, что я должен найти Алину и познакомиться с ней?

— Сынок, об этом надо было спрашивать Тоню. Насколько я знаю, она всю жизнь хотела исследовать натуру этой девочки, но, когда поняла, что время не позволит ей довести задуманное до конца, решила передать тебе эстафету. Разве это не так? Она ведь попросила меня вернуть ее письма, сказала, что это даст тебе возможность представить полную картину болезни. Я думаю, Тоня считала, что на этом материале ты сможешь написать статью или книгу, или получить степень, или, в конце концов, просто помочь человеку.

— Мама, ты ведь монахиня, — Гальперин устал слушать нелепый вымысел.

— Зачем ты это говоришь? — Она в замешательстве.

— А я психолог. Не забывай!

— Я не понимаю…

— Ты говоришь неправду, а я это знаю.

— Как ты можешь?!

— Нет, это как ты можешь? Я всегда знал, что ты — святая. Я верил: ты — лучшая. Но теперь я сомневаюсь. Или на эту свою ложь ты тоже испросила благословения?

— Сынок, — губы матери трясутся, — зачем ты так? Я клянусь тебе, что Тоня мечтала о том, чтобы ты завершил ее труд.