Дивясь количеству камер, спотыкаясь о провода, Римма пробралась к центру площадки. Задник, изготовленный из крашенной в серебро фанеры, изображал внутренности космической ракеты с овальными иллюминаторами – точь-в-точь как в клипе Майкла Джексона. Рядом беседовали трое, и по их величественным позам и небрежным жестам Римма догадалась, что они – главные на этом празднике жизни. Одного из мужчин она узнала: то был изученный ею предварительно в Интернете продюсер Желдин. Рядом с ним в расстегнутом скафандре расположился другой небезызвестный товарищ, вертлявый певец Б. Имя третьего было ей неведомо. «Наверно, режиссер», – подумала Римма и, как впоследствии выяснилось, не ошиблась.

Она представилась. Трое оглядели ее с явным неудовольствием.

– Ах, да, – молвил продюсер, затем бросил режиссеру: – Давайте, начинайте тут без меня. – И крепко уцепил Римму за локоть: – Пошли!

– Он меня даже кофе не напоил, мерзавец! – пожаловалась мне на него Римка.

– А особенно, наверно, обидно, – подшутил над ней я, – что он тебя на пробы не пригласил.

Она ответила мне огненным взором и продолжила свой рассказ.

…Они вышли из павильона на улицу, и он усадил ее в свою машину: белый «Гелендваген». Завел движок, включил кондиционер. Промолвил:

– Здесь нам никто не помешает. Ну, что тебе надо?

Моя помощница начала объяснять: Мишель, ограбление, частный детектив…

– Знаю, знаю! – прервал продюсер. – Я при чем?

– У вас есть ключи от квартиры Мишель?

– Ну, разумеется. А как иначе?

– Может, вы кому-то их давали?

– Я? Да как вы могли подумать? – вдруг вспыхнул Желдин. Разгорячился совершенно неадекватно, пояснила мне Римка. – Да зачем мне это надо? Как вы себе это представляете?

– Я просто спросила.

– А я просто ответил: нет, не давал, ныне, и присно, и во веки веков.

– А может, оставляли их без присмотра?

– Как это?! Ключи что, собачка, что ли? С присмотром, без присмотра! Вот они у меня, – продюсер достал из кармана белоснежных джинсов кожаную ключницу от «Ферре» и потряс ею перед носом у Римки. – Или вы намекаете, что они могли выпасть? Потому что я снимаю свои штаны где попало? – Он закипал все сильнее.

– Ну что вы! – Римма была сама кротость. – Ни на что я не намекаю. Я просто расследую кражу. Может, вы сами кого-то подозреваете?

– Кого, о господи?! Я не вращаюсь, знаете ли, в кругах домушников! У меня несколько другие сферы.

– Вы очень горячитесь.

– А вот это совершенно не ваше дело.

– А ключей, тех самых, – моя помощница кивнула на ключницу, которую продюсер по-прежнему вертел в руках, – вы не теряли?

– Епперный театр! Опять двадцать пять! Ничего я – нигде – не терял! Ясно?.. Значит, вот каких детективов, – Желдин крайне уничижительно интонировал последнее слово, – наняла Мишель?.. Ну и ну! Впрочем, она тратит собственные деньги. Н-да. Лучше б их на паперти раздала!..

– И какое твое о нем общее впечатление? – спросил я Римку. – В смысле, замешан ли он в ограблении?

– Мог. Он очень был взвинчен.

– Жара, – возразил я. – А потом профессия у него такая, нервная.

– Однако со своим подопечным, а также с режиссером десятью минутами раньше он разговаривал совершенно нормально. А со мной, что – вдруг жарко стало? Кроме того, он был слишком убедителен. Чрезмерно. И перебирал с аргументами. Он каждый тезис подкреплял двумя посылами, хотя хватило бы одного.

– «Я опоздал на работу, потому что будильник не позвонил и трамвай сломался».

– Вот именно. И это, как ты меня учил, верный признак того, что человек врет.

– Значит, мы Желдина подозреваем?

– Еще как!

Итоги дня мы обсудили с Римкой в нашем офисе, а вечером я отправился на Чистые пруды на свидание с Мишель.

Она уже ждала меня, задумчиво попивая мохито. В кафе было холодно и сумрачно. Из вечернего московского зноя я нырнул туда, словно в ледяной бассейн. Мишель оторвалась от своего коктейля, томно и благосклонно улыбнулась мне. Я ничего не мог с собой поделать: мне хотелось обладать и этими руками, и этими плечами, и этой тихой улыбкой.

– Чего-нибудь выпьешь? – спросила моя работодательница. – Я угощаю.

– Нет, спасибо, я на машине.

– Да брось, Синичкин! Никогда не поверю, что у тебя нет заветного удостоверения – какого-нибудь внештатного сотрудника милиции.

Похоже, этот ее мохито был сегодня не первым. И даже не вторым.

Однако я не поддался:

– Все равно я люблю водить (да и жить) на трезвую голову.

– Как хочешь… Ну, показывай.

– Что?

– Не серди меня, Синичкин, ты же говорил, что у тебя есть визуальная информация. Вот и показывай ее.

В офисе на принтере я распечатал три фотографии – всего три из сделанных мною в Щербаковке и окрестностях полусотни снимков. Римка тоже одобрила мой лаконизм. Информация потрясает, когда она коротка. Если рассказчик растекается мыслью по древу, никакого эффекта не будет. Когда он предъявляет сто пятьдесят картинок – тоже. Современный человек устал от инфы. На него действует только самое хлесткое.

Итак, сперва я достал из конверта и положил на стол перед Мишель самую невинную карточку: она изображала госпожу Толмачеву, выходящую из калитки дедушкиного дома. Следующий кадр уже содержал компромат: сожительница Васнецова проскальзывала в кабину «микры», за рулем которой сидел мужчина. И, наконец, последовало третье изображение, полупорнографическое: пассажиры авто в страстных объятиях, причем голова мужчины утонула где-то в складках юбки женщины – а она запрокинула голову и уперлась каблучками в торпедо.

Мишель выдохнула – как мне показалось, с облегчением, – а затем разразилась отборной бранью:

– Мерзавец! Сволочь! Гаденыш! Старый маразматик! Придурок!

Я с удивлением понял, что она адресует свои проклятия не коварной изменщице, а прадеду.

– Позволь, – запротестовал я. – Это она его обманывает – почему же он сволочь?

– Думать надо было, что делаешь, в восемьдесят четыре года! Совсем из ума выжил! Последних мозгов лишился! А если он с этой проституткой уже поженился? Надо срочно остановить этот, мля, бардак! Срочно!

– Теперь все в твоих руках. Фотографии – твои.

– Мы должны поехать к нему вместе, – схватила меня за руку Мишель. Ладонь ее была ледяной.

– На это я не подписывался, – помотал головой я.

– Поедешь, никуда не денешься.

Я устало поморщился. Кажется, она слегка перебрала.