Кто же были в действительности эти самоуверенные и даже мятежные депутаты? Их насчитывалось шесть десятков, однако полного списка не приведено, насколько мне известно, ни в одном отчете. Наверняка мы можем сказать только, что на банкете присутствовали все депутаты от департамента Сена, сплошь либералы. Тут же находились и их собратья, которые вначале были избраны от департамента Сена, но затем предпочли какой-то другой департамент. Зато имен всех остальных депутатов, проголосовавших за адрес и принявших приглашение, мы не знаем: газеты, разумеется, называли самых знаменитых, самых востребованных, но их информация порой нуждается в уточнениях[320] и относительно некоторых имен остаются сомнения, так что затруднительно сделать окончательные выводы о политическом значении этого собрания или о департаментах, представленных в тот вечер своими депутатами.

Тем не менее кое-что известно абсолютно точно. Упомянем прежде всего значительное количество присутствующих: конечно, шесть или семь десятков депутатов — это всего треть тех, кто проголосовал за адрес, но следует иметь в виду, что многие сразу после того, как был объявлен перерыв в заседаниях, разъехались по своим отдаленным провинциям, а некоторые другие, приглашенные в тот вечер к председателю палаты депутатов Руайе-Коллару, предпочли отправиться туда[321]. В первую очередь надо подчеркнуть тот факт, что никогда прежде депутаты не собирались в таком совершенно не парламентском антураже: то, что депутаты могут объединиться вне здания парламента, в публичном месте, пусть даже место это, как утверждала роялистская пресса, было загородным кабаком, само по себе являлось удивительным новшеством. Конечно, депутатов нельзя уподобить древнеримским плебеям, удаляющимся на Авентинский холм, но тем не менее депутаты, присутствовавшие на банкете, продемонстрировали личную политическую позицию и личное мужество: ведь имена всех депутатов, подписавших адрес королю, напомню, в точности известны не были. Понятно, почему зеваки вели те речи, которые мы процитировали в начале этой части: «Одни говорили, что сюда приехали депутаты, чтобы посовещаться, другие — что здесь собрались на обед 200 депутатов и 500 избирателей». Риск был тем более велик, что присутствие на собрании приравнивалось к согласию с теми речами, которые будут там произнесены, чем оправдывал позже Дюпен свое отсутствие: понятно, почему депутаты хотели узнать точное название готовящегося тоста и пожелали накануне познакомиться с речью Одилона Барро, чтобы, если потребуется, внести в нее исправления.

Второе, что важно подчеркнуть, — это относительная политическая разнородность присутствовавших на банкете депутатов, во всяком случае тех шести десятков, чьи имена нам известны из газет «Конституционная», «Земной шар», «Национальная» или «Провозвестник», а также из сарказмов роялистской «Ежедневной». Не входя в подробности политических симпатий, зачастую довольно переменчивых, можно взять за отправную точку список двухсот двадцати одного, опубликованный 11 апреля в «Белом знамени»; здесь предполагаемые сторонники адреса распределены между крайне левыми (52 депутата), левыми (66 депутатов), левым центром (82 депутата) и роялистами-перебежчиками (19 депутатов, к которым нужно прибавить двух депутатов, считавшихся крайне правыми). Как и следовало ожидать, на банкете были богато представлены крайне левые — двадцать семь человек (из тех семи десятков, которые упоминались в прессе). Разумеется, в число гостей входили завсегдатаи провинциальных банкетов или банкетов, в которых участвовали выходцы из определенной провинции, такие люди, как Лафайет, Бенжамен Констан, Одри де Пюираво, Лаббе де Помпьер, Моген, генерал Ламарк и даже Казимир Перье, никогда не выказывавшие особой привязанности к старшей ветви Бурбонов. В этом не было ничего удивительного, как не было ничего удивительного и в отсутствии депутатов-перебежчиков, близких к Шатобриану и Иду де Невилю, которые хранили верность законному королю, хотя и полагали, что он слушает дурных советчиков и что Хартию нужно толковать так, как предлагает парламент. Зато достоин особого внимания тот факт, что депутаты, которых в то время принято было причислять к левым и даже к левому центру и которые вовсе не были враждебны династии, также фигурировали среди участников банкета, о чем сообщает, например, «Парижская газета». Присутствовали там два десятка депутатов, которых, хотя «Белое знамя» и причисляет их к левым, что ни говори, никак нельзя назвать экстремистами, в частности Этьенн, Дювержье де Оран-старший, Камиль Перье или барон де Поденá, а также полтора десятка депутатов левого центра: помимо барона Луи, депутата от Парижа, Гаэтан де Ларошфуко, Дегув де Нунк, Лене де Виллевек, Бериньи, барон Паве де Вандёвр, граф де Буасси д’Англа, возможно Рамбюто — люди, чья умеренность не подлежит сомнению[322]. Между тем их присутствие подразумевало молчаливое согласие не только с тостом, но и со всем, что будет сказано на этом собрании. Поэтому особенную важность приобретали выбор ораторов и содержание их речей.

«А этот ритор, который, взобравшись на стул, произнес речь, достойную английских и американских радикалов, по какому праву узурпирует он право говорить от имени населения Парижа?» — восклицала «Французская газета». Большая часть участников банкета и почти все присутствовавшие там депутаты знали ответ на этот вопрос. Одилон Барро вовсе не был ни экстремистом, ни демагогом-популистом, на что намекала любимая газета Карла Х. Более того, во время Ста дней он неопровержимо доказал свою верность Бурбонам[323]. Имя его ни разу не звучало в связи с заговорами карбонариев, пусть даже он защищал некоторых из них. Все это весной 1830 года делало его самой подходящей кандидатурой на роль выразителя мнений парижских избирателей, столичной буржуазии, которая столько же дорожила общественным порядком, сколько и либеральными завоеваниями Революции; именно поэтому его назначили вице-председателем банкета наряду с почтенным Жаном-Жозефом Руссо, старейшиной столичных мэров, чей роялизм не вызывал никаких сомнений.