Затем, сказав все, что полагалось, гости объединялись в небольшие кружки и группы; слышался смех; шутки и остроты, словно мячик, перелетали из уст в уста, кавалеры ухаживали за дамами и подавали им фрукты и сладости с роскошно убранных столов; дамы кокетничали, играли веерами и улыбками. Один за другим гости, исполнив все, что от их требовалось, удалялись, уступая место новоприбывшим, и казалось, что день протекает с точностью и плавностью отменно отрегулированного часового механизма.

И все-таки, когда дверь закрылась за последним гостем, Беатриса с невыразимым облегчением кинулась в кресло с громким «уфффф!», а когда вскоре вслед за этим пришел король, Луиза кинулась к нему с таким видом, словно она не царила только что в своем салоне над толпой льстивых гостей, а была предметом обид и глумлений.

– Что с тобою, дорогая моя? – С тревогой спросил Людовик, заботливо заглядывая в прекрасные глаза своей подруги. – Наверное, опять нашлась змея, которая…

– О, нет, нет, Луи! – воскликнула Луиза. – Я просто взволнована и тронута твоей бесконечной добротой и внимательностью! О, спасибо, спасибо за цветы, которые я так люблю! Но скажи, обожаемый мой повелитель, почему тебе вздумалось избрать на этот раз одни только белые лилии?

Король окинул Лавальер ласково-смеющимся взглядом и, отвечая на ее вопрос, обратился к стоявшей неподалеку Беатрисе:

– Ну-ка, мадемуазель, принесите из передней сверточек, который я оставил там!

Беата исчезла и вернулась с пакетом.

Король развернул его, достал чудесную лютню, богато инкрустированную золотом, серебром и перламутром, и сказал, показывая на нее:

– Вот мой подарок на новоселье, дорогая! Но, прежде чем я вручу его тебе, я хочу сначала в стихах и звуках ответить на твой вопрос, почему я избрал белые лилии для убранства твоих комнат!

Встав в удобную позу, Людовик провел пальцами по струнам и, аккомпанируя себе, запел изящную кантилену, только что сочиненную и положенную на музыку, по указанию короля, его придворными артистами:

Laissons le myrte aux amants,

Aucun n'aima comme j'afme:

II faut un nouvel embléme

Pour de nouveaux sentiments

Chacun offre a l'espérance

Et de l'encens et de voeux,

Sans elle je suis hereux

En adorant l'innocence.

Noble fleur, lis eclatant,

Chefd'oeuvre de la nature.

D'une âme candide et pure,

Symbole aimabl et touchant!

Embelles la beauté même

De ta brillante fraîcheur,

Attribut de la pudeur,

Tu dois orner ce que j'aime![37]

Луиза, до слез тронутая этим грациозным стихотворением, безмолвно склонилась на плечо к царственному певцу, а он, нежно обняв свою кроткую подругу, мягко подвел ее к дивану и усадил, заняв излюбленную позу на подушке у ее ног.

Беатриса, стараясь не делать шума, стремглав вылетела из зала и кинулась в парк.

– Фу! – пробормотала она, очутившись в пустынной аллее, – мне нужна изрядная порция свежего воздуха, чтобы прогнать этот тепличный дурман слащавой пасторали! Какая идиллия! И кого только они обманывают? Себя? Но я отказываюсь понимать короля. Сам читал мне длинную проповедь о необходимости бороться с «далекими от житейского, возвышенными фантазиями чистых душ» и сам же своими идиллическими выходками еще более разжигает в Лавальер ее страсть к целомудренному ломанью! Скажите пожалуйста, какие пастушок с пастушкой! Ну да ладно! На то и существует девица Перигор, которая за одну маленькую прибавочку частицы «де» к своей фамилии устроит вам все, чего вы оба втайне желаете и к чему не умеете подойти просто и прямо. Ломайтесь, дети мои, Беатриса Перигор позаботится о вашем счастье!

Мысленно произнося этот самоуверенный монолог, Беатриса быстро и легко двигалась вперед по аллее. Погруженная в свои думы, она не обращала внимания, куда именно идет, как вдруг совсем близко от нее в вечерней тьме вырос серый фасад одного из замковых флигелей.

Молодая девушка оглянулась по сторонам, стараясь ориентироваться в темноте и решить, повернуть ли ей назад или идти вперед, как вдруг в конце аллеи послышался юношеский смех, сейчас же оборвавшийся под сердитым девичьим «тише!».

«Гм… – подумала Беата, – когда юность боится громкого смеха, значит, ей есть, что скрывать. А если одному важно что-нибудь скрыть, то всегда есть кто-нибудь другой, которому важно это открыть. Как знать, может быть, в данном случае этот другой – я?»

Шаги и звук тихого разговора все приближались. Беатриса поспешно оглянулась вокруг, заметила широкую дерновую скамью около дерева, прижавшегося к фасаду замка, и, не раздумывая особенно долго, вскочила на скамью, взобралась на ее спинку, а оттуда быстро вскарабкалась на дерево. Едва только успела она устроиться с некоторым комфортом на сплетшихся ветвях, как голоса послышались совсем близко.

«Почему этот женский голос кажется мне такими знакомым?» – подумала девушка.

– Сядем здесь, – проговорил женский голос, и Беатриса еще отчетливее почувствовала, что этот голос ей хорошо знаком и что с ним у нее что-то связано.

Молодые люди внизу уселись на скамью. Прошло несколько секунд в молчании, наконец женский голос снова произнес:

– Какая ночь! Так темно и тепло… И цветами так пахнет…

Говорящая умолкла, и опять на несколько секунд воцарилось молчанье.

– Ну-с, вы долго собираетесь молчать? – резко проговорил затем женский голос.

– Я все никак не могу отделаться от того, что ты мне только что сказала, Христина! – о оттенком грусти проговорил в ответ голос, по которому можно было безошибочно угадать юношу, едва только оперившегося из подростков.

«Христина! – мысленно повторила Беатриса, уловив это имя, и ее сердце забилось охотничьим трепетом. – Христина де ла Тур де Пен со ста восемьюдесятью тысячами неопороченных предков!»

– Но что же я сказала тебе такого особенного, мой глупенький Филиберт? – насмешливо спросила Христина, а Беатриса мысленно добавила:

«Филиберт Клери, паж герцогини Орлеанской! Жак Манон был прав!»

– Как что! Ты сказала мне, что я – только так, между прочим, а что твоя главная цель…

– Моя главная цель – устроиться. Дурачок! Разве удовольствия могут составлять цель жизни? Это – лишь средство, лишь цветы жизненного пути. Но разве цветами питаются? Ты всегда останешься моим миленьким, славненьким шалунишкой…