Девушка подняла к нему заплаканное, но от этого не менее привлекательное лицо.

— Не расклеивайся, это жизнь, она, знаешь, бывает разной. — Новиков склонился к ней, ткнулся в ее щеку и что-то, гад, быстро прошептал ей на ухо. Что-то такое, отчего ее щеки мгновенно заполыхали. И уже громче добавил: — Удачи тебе на экзаменах. Все, пока… Идем, малыш…

Это он уже Лизе.

Они уселись на свои места, тут же откинув сиденья и начав стягивать с себя джинсовки — духота в автобусе была нещадная, — Лиза нервно комкала куртку, не зная, куда ее приткнуть.

— Не психуй. — Сашка догадливо качнул головой, выхватил из ее рук джинсовку и повесил обе куртки на крючок под полкой.

— Я не психую! — Лиза откинулась на сиденье и прикрыла глаза. — Я просто жутко переволновалась и устала. И вообще… я спать буду.

— Спи, конечно, Лизок. Только… Только не пытайся меня обмануть. — Он поймал ее руку, которую она все пыталась спрятать под мышкой, сцепил свои пальцы с ее и слегка сжал. — Это ведь он, так?

— Ты о чем?

— Перестань, ладно! Я все сразу понял. — Тут ее ухо обожгло его дыханием. Сашка настолько приблизил свое лицо к ее, что почти касался его губами. Очень тихо, так, что Лиза и сама скорее догадывалась, чем слышала его, он быстро проговорил: — Ты только не бойся ничего. Не так страшен черт, как его малюют. К тому же у тебя есть я.

— А… как же Мара? — Господи, она почти ненавидела себя за то, что сказала, а сказав, поняла, что ей совсем небезразличен его ответ. — Ты что-то такое сказал ей на ухо, я заметила.

Сашка все же коснулся ее шеи губами. Поцелуй получился так себе. Губы его успели запечься коркой, к тому же наверняка сильно болели. Но Лизе не было неприятно. Напротив, она была рада тому, что он поцеловал ее, позабыв даже об условии, которое сама же ему и ставила.

— Хочешь знать, что я сказал ей? — шепнул ей Сашка после того, как поцеловал.

Лиза кивнула.

— Я сказал ей, что она самая прекрасная девушка — после тебя…

Деревушка, куда привез сестер Давыдов, очень сильно напоминала монашеский скит: деревянные срубы полуразвалившихся изб, покосившиеся плетни и завалившиеся трубы, никого вокруг…

— Давыдов, ты куда нас привез?! — Ирина опасливо заозиралась по сторонам. — Это что, община?!

— Была когда-то. До тех самых пор, пока я их отсюда не разогнал.

— Как это?

— Баловались ребята правонарушениями, пришлось вмешаться после сигнала, — Давыдов вел машину по заросшей травой колее, посматривая в зеркало на замолчавшую Ирину. — Общину разогнали, кое-кого посадили. А дома разбирают желающие.

— Что-то последних здесь не наблюдается. — Ирина поймала его взгляд в зеркале и быстро отвела глаза. Давыдов слишком форсировал события, это не могло не смущать ее. — Тут же нет никого, Дима!

— Есть, не переживай. — Он догадливо хмыкнул отражению ее четкого профиля в зеркале: ничего, он долго ждал, подождет и еще. — Пара семей из столицы. Приличные люди, с детьми и собакой. Двое молодых влюбленных, думаю, удрали от родительского надзора. Ну, вот теперь еще и вы будете. О продуктах я позаботился. Вода в колодце, прямо во дворе. Постель и прочая домашняя утварь: часть уже в доме, а часть в машине. Телефоны у вас с собой, так что…

— Так — что? — Ирина дождалась, пока Давыдов заглушит мотор, открыла дверь и опасливо ступила на траву, сразу скрывшую ее ноги по колено. — Ничего себе необитаемость! Только не думай, что мы навечно здесь поселимся. А вдруг Полинке станет худо?! Может быть, ее надо отвезти к доктору?! И опять же, у меня работа…

«Пусть поворчит, — решил Давыдов, отпирая дубовую дверь дома. — После того испуга, который ей пришлось пережить из-за сестры, это самое лучшее, что она может себе позволить. Чуть поплакала, чуть поворчит, а потом начнет устраиваться…»

Он перенес Полину в дом и положил на широкую деревянную кровать, занимающую почти половину большой комнаты. Вообще-то дом состоял из двух комнат: одна служила кухней, гостиной и столовой одновременно, а вторая была спальней, меблированной одной-единственной широченной кроватью.

— Ничего себе ложе! — Ирина со знанием дела осмотрела кровать. — Что же она проповедовала, эта община? Уж не свободу ли секса?

— Много разных свобод, свободу секса в том числе. Пойдем, поможешь мне все перенести.

Минут десять они выгружали из машины одеяла и вещи, которые Ирина собрала себе и сестре. Ходили друг за другом молча, стараясь не нарушить атмосферу относительной терпимости, которая с недавнего времени воцарилась между ними. Ирина держала его на расстоянии вытянутой руки. Давыдов ни на чем не настаивал. То, что она позвала его, уже для него было чудом. Могла бы обратиться в какое-нибудь сыскное агентство, их сейчас в городе будто грибов после дождя. А позвала все же его. Помнит, значит, не забыла, а это уже плюс! Конечно, в его мозгах нет-нет да и мелькала трусливая мыслишка о том, что вот сделает он дело — и Ира о нем тут же забудет. Переметнется опять к какому-нибудь Великолепному, оставив его с разбитым сердцем и утраченными иллюзиями, но Давыдов эти мысли упорно гнал от себя.

«Будь что будет, — решил он. — Прогонит, значит, так тому и быть. Стану наслаждаться хотя бы тем временем, которое мне сейчас отпущено».

— Дим! — Властный Иркин голосок влез в его тревожные размышления, сразу все в них смешав и перепутав. — А мыши тут есть?!

— Наверное, какой деревенский дом без мышей? — Он как раз внес в комнату с кроватью последний тюк одежды и, пристроив его под окном, собрался выйти в кухню. Надо было закрыть дверь и дать покой задремавшей Полинке.

— А как же?!. — она вдруг встала на его пути, мешая беспрепятственно переступить через порог. Вытаращила на него свои умопомрачительные глазищи, которые и так-то сводили его с ума, а уж когда смотрели с такой тревогой и беспомощностью, то дело вообще было труба. — А как же мы без тебя тут, Давыдов?! Ты уедешь, а мы?!

— Что — вы? — Давыдов начал мысленно считать до двадцати. Один раз по нарастающей, второй в обратном порядке… и так несколько раз, а она все не уходила, черт! Стояла, глазела на него смятенно, и ее грудь, упругость которой он до сих пор не забыл, была всего лишь в каком-то полуметре от него. — Ариша, уйди, а! Ну что ты, в самом деле, как маленькая! Отойди!

— Ты что, Давыдов, заболел? — Она, не сдвинувшись с места, озабоченно свела бровки, потом вдруг догадливо улыбнулась, притянула его голову к своему лицу и приложилась материнским жестом к его лбу губами. — Жара нет… Что ты, Дим?

— А то ты не знаешь?!

Ее запах, который тут же накрыл его словно покрывалом, больно ударил в голову. Давыдов никогда бы не предположил, что так может быть, что запах любимой женщины будет восприниматься им так болезненно. Он стиснул зубы и сжал кулаки. Если вот сейчас, именно в эту самую минуту, она хоть что-нибудь скажет ему, хоть о чем-то спросит или посмеет надменно приподнять левую бровь (она всегда именно левую бровь поднимала), то тогда — все… Он наплюет и на уважение к ее трауру, и на то, что за его спиной мирно дремлет Полинка, и даже на то, что может сам все испортить. Он просто схватит ее и прижмет к себе. И будет втягивать ноздрями в себя этот запах, будет слушать его, смаковать и сравнивать с тем, что он всегда о ней помнил. Если только она…