Мне кажется, это самое подходящее слово. На него низвергается свет. Сиреневый куст… лента… карнизы и колонны уродливого дворца… все складывается в общую картину, объединяется общим смыслом — столь стремительно, что Шарля буквально отбрасывает на землю.

— Мне иногда это снится, — стонет он. — Мне снится, что я…

— Вы были им, — произношу я, удивляясь уверенности, звучащей в моем голосе. — Вы и сейчас он.

Белки его глаз сверкают под потоками дождя. Он шевелит губами…

— Что? — кричу я. — Я не слышу вас.

— Сейчас уже поздно?

— Поздно для чего?

— Чтобы вернуться?

Впрочем, не исключено, что он просто хочет укрыться от дождя. Но теперь, вспоминая те минуты, я вижу, что наши судьбы приблизились к нам, прильнули, как льнут к шпалерам виноградные лозы. Иначе почему я ответил так скоро, словно знал ответ заранее, словно другого и не могло быть?

— Сейчас уже поздно.

Буря стихает довольно быстро, но мы сильно вымокли, и нам остается только идти домой. Там нас ждет сухая одежда, растопленный камин, свежий багет, две чашки горячего крепкого кофе и даже добродушный упрек матери.

— На кого вы похожи! Приличные господа должны всегда носить с собой зонтики.

Обычно благостное расположение духа Шарля теперь сменилось мрачной погруженностью в себя. На все вопросы он молчит, так что Шарлотта, накладывая ему капусты, считает своим долгом осведомиться о его здоровье.

— Какой-то вы сегодня тихий, — добавляет она.

— Может быть, объявились новые претенденты на наследство виконта, — ядовито бросает Рейтуз.

Шарль, в полном неведении относительно виконтов и наследств, не ловится на эту наживку. Выражение его лица, движения становятся все более апатичными, и, в конце концов, он застывает с вилкой в руке.

— Великая загадка, — замечает Ростбиф. — Слава богу, среди нас находится знаменитый врач. Каков ваш диагноз, месье Эктор?

На протяжении нескольких нескончаемых секунд я смотрю в тарелку. Затем тоном недавно обретенной авторитетности произношу:

— Месье Шарлю просто нужно встряхнуться. Я готов ему в этом помочь.

— Каким образом?

— Мы поедем с ним в Пале-Рояль, — объявляю я. — Через два часа.

Поздно ночью бывший дворец герцога Орлеанского полыхает, будто погребальный костер. Потоки света изливаются из окон нижнего этажа на толпы парижан, озабоченных выбором греха на сегодняшний вечер. Спуститься ли в подвал, посмотреть там на танцующих собак, послушать слепого исполнителя баллад? Или прогуляться по галереям нижнего этажа, прицениваясь к табакеркам, алебастровым корпусам для часов и непристойным гравюрам с изображением доярок?

А может, подняться выше, в сверкающее царство обеденных залов? Рассказывают, что тридцать лет назад Камилл Демулен вспрыгнул на столик в одном из кафе и провозгласил революцию. В наши дни редко кто покидает свое место. Жены сидят бок о бок с проститутками; торговцы платят за любителей приключений; мошенники обнимаются с шулерами, как любовники.

Вино течет рекой, хотя опьянение в этих залах объясняется не одним лишь вином. Мне кажется, здесь замешана радость от ощущения бытия.

А в кафе «Тысяча колонн» рекой льется шампанское.

— Мм, — произносит Шарль, отпивая шипучую жидкость. — Щиплется…

Я подзываю официанта и заказываю еще бутылку, а в дополнение к ней — pâté de foie aux pruneaux[19]и холодные boulettes,[20]а также два яблочных пирога и не помню, что еще. Мы едим и пьем среди сверкающих колонн, наблюдаем, как зарождаются и гибнут романы, пока к нам не обращаются с приветствием две женщины в шелковых бальных платьях с глубокими декольте. Они смотрят на нас так, будто мы ничуть не менее интересны, чем окружающие, которых мы столь увлеченно разглядывали до сих пор.

— Мы подумали, господа, что вам, наверное, нужна компания.

— Ну, конечно же, — бормочет Шарль.

Слегка приподнявшись, он тут же неуклюже шлепается на место.

Мне предназначается девушка лет примерно двадцати двух, с грубыми потрескавшимися руками, блестящими карими глазами и тонкими, горестно поджатыми губами.

— Виргиния, — представляется она.

— А я как раз собирался угадать…

Женщину, предъявляющую права на Шарля, зовут Берта. У нее голова, словно вытесанная из гранита, и такой вид, будто ее оторвали от важного дела, например от таза с замоченным бельем, к которому она мечтает вернуться.

— Нет, спасибо. — Она отводит предложенный бокал. — От шампанского я рыгаю.

— «Рыгаю», — ошарашено повторяет Шарль. — «Рыгаю».

Виргиния пробегает пальцами по моей руке.

— Ну, разве не красавчик?

— Дамы, — заявляю я, поднимаясь на ноги и покачиваясь. — Не пора ли нам?

При этом я рассчитываю, что мы пойдем наверх, в один из домов терпимости. Однако Виргиния ведет нас прямиком вниз, в сад и далее за ворота.

— Разве мы не…

— Небольшая проблема с лицензиями, — объясняет она. — Не беспокойся, у нас чудные комнатки, и четырех кварталов отсюда не будет.

Шарля заносит то вправо, то влево, и лишь благодаря мощной хватке Берты он еще сохраняет вертикальное положение. К тому времени, как мы добираемся до улицы Друа-Мюр, он практически висит на ней, во весь голос хрипло распевая:

Я милашку одну знаю,

В лодочке ее катаюсь,

Гребу назад, гребу вперед,

Куда хочешь поплывет…

— Хватит, — шепчу я ему на ухо.

Хоть направо, хоть налево…

Это ж надо так орать!

И опять вперед-назад…

— Заткнись! — шипит Берта. — Прицепятся жандармы!

— Вы мне напоминаете козла, который у меня раньше был, — провозглашает он.

— Вот уж спасибо за комплимент.

— А там, где вы живете, есть игральные карты?

— Ну, наверное, — неуверенно отвечает она.

— А кегли?

— И кегли, — косится она.

Свернув в переулок Пикпус, мы оказываемся перед растрескавшимся побеленным фасадом, увитым плющом. В окне горит одна-единственная лампа.

— Всего три лестничных пролета, — сообщает утешительную новость Виргиния.