В мозгу отца Нила мелькнуло, как вспышка: где-то он уже видел это странное выражение. Но руки Льва летали над клавишами, и тема первой части уже плыла в воздухе, словно тоскующий зов покинутого мира, плач о счастье, загубленном Октябрьской революцией в России. Отец Нил закрыл глаза. Музыка Рахманинова уносила его — в санях по снежному насту, по дорогам изгнания, к вратам смерти и забвения.

К концу второй части зал уже был совершенно покорен музыкой. Лиланд снова наклонился к отцу Нилу:

— Третья часть — одна из самых сложных.

Когда прозвучали последние аккорды, весь зал, как один человек, вскочил на ноги, но музыкант едва кивнул и скрылся за кулисами. Лиланд, сияющий от удовольствия, аплодировал что было сил. Но вдруг остановился:

— Я знаю Льва. На сцену он не вернется, он никогда не играет на «бис». Пойдем, попробуем встретиться с ним.

Они стали пробираться среди зрителей, кричавших: «Браво! Браво! Бис!»

В ложе, зарезервированной для Ватикана, равнодушно сидел кардинал Катцингер. Он получил из Министерства иностранных дел Ватикана, так называемого Государственного секретариата, «конфиденциальное» сообщение о том, что израильского пианиста следует остерегаться. «Видимо, темная личность. Но какой виртуоз!»

Внезапно он напрягся, приметив внизу, в партере, изящную фигуру Лиланда и рядом — седеющую голову отца Нила. Они пробирались мимо сцены куда-то влево, за кулисы — к артистическим уборным.

— Ремберт! Шалом! Как приятно тебя снова увидеть!

Лев Бариона, окруженный красивыми женщинами, похлопал Лиланда по плечу, потом повернулся к отцу Нилу:

— А это, насколько я понимаю, твой спутник… Счастлив с вами познакомиться. Вы любите Рахманинова?

Потрясенный, отец Нил не ответил на приветствие. Теперь, при ярком свете, впервые увидев израильтянина вблизи, он сразу узнал шрам, идущий от левого уха и скрывающийся под пышное шевелюрой.

«Человек из поезда!»

Пребывая в превосходном расположении духа Лев притворился, будто не замечает его изумления. Наклонившись к Лиланду, он зашептал, улыбаясь:

— Вы очень кстати, я попытаюсь улизнуть от поклонников. Мне после каждого концерта нужно несколько часов, чтобы вернуться с небес на землю. Тут нужен, как в подводной лодке, переходный отсек тишины и покоя.

Он повернулся к отцу Нилу:

— Вы доставите мне удовольствие, поужинав те со мной? Мы можем отправиться в какую-нибудь скромную тратторию, а в обществе двух монахов покой мне будет гарантирован. Чтобы выйти из мира Рахманинова, не найдешь лучших со трапезников, чем вы. Подождите меня у артистического подъезда, я отделаюсь от этой занудной компании, переоденусь и приду.

Улыбка Льва Барионы и его обаяние действовали неотразимо, причем он явно об этом знал; не дожидаясь ответа, пианист направился в глубины кулис, предоставив отцу Нилу изумленно смотреть ему вслед.

Человек из поезда! Почему они оказались тогда наедине в переполненном Римском экспрессе? И что тот собирался делать перед тем, как в их купе неожиданно появился контролер?

Они будут вместе ужинать, почти один на один…

В тот же вечер, уже совсем поздно, в апартаментах замка Сан-Анжело зазвонил телефон — Алессандро Кальфо раздраженно потянулся за трубкой. Ему только что наконец-то удалось уговорить Соню — она все легче уступала его настояниям — следовать в их очередной любовной игре тому сценарию, который он придумал. И на самом интересном месте их прервали.

В такой час звонить ему мог только кардинал.

Это действительно был Катцингер, только что возвратившийся в Ватикан из Академии Святой Цецилии, расположенной поблизости. По его голосу Кальфо сразу понял: что-то неладно.

— Монсеньор, вы в курсе?

— В курсе чего, ваше преосвященство?

— Я только что вернулся с концерта израильского пианиста Льва Барионы. Несколько дней назад наши службы предупредили меня, что этот человек опасен, и я с удивлением узнал, что Союз Святого Пия V позволил себе… как бы это сказать? использовать его скрытые таланты. Кто разрешил вам от имени Ватикана использовать в этом деле иностранных агентов?

— Ваше преосвященство, Лев Бариона никогда не был агентом Ватикана! Это в первую очередь выдающийся пианист, и если я согласился на его участие в деле, то лишь потому, что он, как и мы, сын Авраама и все понимает правильно. Но я его никогда даже в глаза не видел.

— Ну а что до меня, я его только что видел в Святой Цецилии. И угадайте, кого я еще заметил в зале?

Кальфо вздохнул.

— Двух ваших монахов! — продолжал Катцингер — Американца и француза.

— Ваше преосвященство, что за беда, если они пришли послушать хорошую музыку?

— Начнем с того, что монаху на концерте не место. А главное, я видел, как они в конце представления отправились за кулисы. Они явно собирались встретиться со Львом Барионой.

«Я очень на это надеюсь», — подумал Кальфо про себя. Вслух же сказал:

— Ваше преосвященство, в давние годы в Иерусалиме Лиланд водил знакомство с Барионой, они оба тогда учились у Артура Рубинштейна. Их связывает общая страсть к музыке, и это вполне естественно, если…

Катцингер перебил:

— Разрешите вам напомнить, что Лиланд работает в Ватикане и именно я рекомендовал вам использовать его как приманку для отца Нила. Крайне опасно допускать их контакты с таким пропахшим адской серой субъектом, как этот Лев Бариона, о котором вы не хуже меня знаете, что он отнюдь не просто талантливый музыкант. Мое терпение на исходе. В течение предновогодней недели я каждое утро должен служить мессу в своем приходе Санта-Мариа-ин-Космедин [18]. Завтра первый день. Позаботьтесь, чтобы Лиланд явился в мой кабинет сразу после полудня. Раз уж он забывает о своей ответственности, придется ему напомнить. А вы не забывайте, что состоите на службе церкви, которая запрещает подобные… инициативы.

Повесив трубку, Кальфо усмехнулся. Не хотел бы он быть на месте американца. Лиланд превосходно сыграл свою роль, сначала заставив отца Нила заговорить, а теперь сведя его с израильтянином. А теперь он будет наживкой для кардинала. Пусть тот только клюнет, а уж он, Кальфо, сумеет эту рыбину подсечь.

Он вернулся в комнату и с трудом спрятал досаду, Соня сбросила свой маскарадный наряд и сидела нагишом на краешке кровати. На ее лице застыло упрямое выражение, по щекам катились слезы.

— Ну же, моя прелесть, это не так уж страшно!