Шмитт прислал мне факс со списком вопросов, предназначенных для Бога, под общим названием «В случае если…». Я пробегаю их глазами; некоторые очень забавны, другие вызывают жгучий интерес, но при этом меня неотступно мучит мысль о том, что я до сих пор не нашел кристалл.

Воспользовавшись паузой в работе, вызванной тем, что Пегар созвал журналистов на совещание (не пригласив меня), я наведываюсь в кухоньку проверить, как себя ведут два моих отвара айяуаски. За утро жидкость сменила цвет с красного на угольно-черный, загустела и стала маслянистой. Я вторично подогреваю ее в двух кастрюльках, даю прокипеть несколько минут, потом выливаю в две чашки и прячу их, как и раньше, наверху шкафчика.

Пребывание в кухне для меня – истинная пытка. Желудок свербит, стонет, требует пищи, в которой я ему отказываю: мало того что мне нечего ему предложить, я еще должен поститься, чтобы выпить волшебное зелье натощак.

Пью воду из крана.

Так кто же?

Кого мне позвать?

Может, ту любезную медсестру, которая ухаживала за мной в больнице? Как же ее звали – Мириам, что ли? Или другую, которая подсовывала мне контейнеры для мочи и кала и очень хотела, чтобы я ее «порадовал»? Нет, даже представить себе не могу, как это я буду приглашать их распить со мной этот отвар. И еще того хуже, тайком подмешав им наркотик в вино. А кроме того, на выпивку нужны деньги…

Тогда кого же?

Измученный этими бесплодными размышлениями, которые с утра терзают мою бедную голову, я решил сделать перерыв и размять ноги.

Не успел я спуститься по лестнице в вестибюль, как меня окликнули:

– Минутка найдется?

В полумраке различаю Мохаммеда Бадави.

– Момо!

Услышав это домашнее прозвище, он зарделся от удовольствия, но продолжает пугливо озираться.

– Надо поговорить.

И он подходит ближе. Губы у него дрожат, глаза испуганно бегают по сторонам. В вестибюле наши голоса подхватывает и разносит эхо, поэтому он хватает меня за рукав и тащит наружу.

– Пошли, перетрем около помойки.

Он ведет меня на задний двор, который мы пересекаем почти бегом, и толкает грязную деревянную дверцу загончика, где стоят три светло-зеленых пластиковых бака с гнилыми отбросами, испускающими острую вонь.

Здесь он останавливается и смотрит на меня исподлобья.

– Видал, что творится? Пожары, сирены, паника…

– Конечно видел.

– А знаешь, кто это сделал?

– Нет. Пока никто не объявился.

Я даже сообщаю ему последние новости, предоставленные нашей газете полицейскими: камеры видеонаблюдения ничем не помогли, так как их предварительно вывели из строя.

Силы правопорядка сбиты с толку.

Момо кривится:

– А зачем ты утаил от меня ноутбук Хосина?

И повторяет враждебно и настойчиво:

– Когда меня загребли, следаки сказали, что ты нашел его в контейнере. Так почему же ты не отдал мне ноутбук?

– А ты как думаешь?

Это вырвалось у меня машинально, по старой, еще приютской привычке: когда мои товарищи с чем-то приставали ко мне, я всегда задавал такой вопрос; он позволял определить, что они хотят услышать – мой ответ или свой собственный. Момо не стал исключением, он охотно ответил сам:

– Наверно, ты хотел стереть важную информацию, да?

Уф! Я предпочитаю, чтобы он думал именно так, а не заподозрил меня в желании присвоить компьютер. Он с облегчением улыбается. Значит, моя уловка опять сработала.

– Скажи, Момо, ты в коллеж вернулся?

Он сразу мрачнеет.

– Говори же!

– Я туда больше не хожу.

– Неужто все так плохо?

– Они от меня бегают, как от прокаженного.

– Ну они просто не всё еще понимают.

– Они придурки. Короче, больше я туда ни ногой. Буду учиться заочно.

– Хорошая мысль. Но тут есть риск, что ты останешься в изоляции, не будешь общаться с товарищами.

– Общаться? Было бы с кем!

На улице взвыла полицейская сирена. Момо вздрагивает, потом умоляюще спрашивает меня:

– А ты бы согласился со мной общаться?

– Конечно.

Я ответил спонтанно, из жалости к мальчишке. Ну вот, теперь уже поздно думать об осторожности… Терлетти и его коллег, конечно, возмутит то, что я встречаюсь с братом террориста, да и сам я уже раскаиваюсь в своем благородном порыве.

Момо надвигает капюшон на глаза, прячет руки в карманах куртки.

– Завтра в полдень здесь же?

– О’кей.

– А ты подыщи для нас местечко понадежней.

– Ладно, постараюсь.

Момо подкрадывается к дверце и, убедившись, что путь свободен, исчезает. Над ним вьется Хосин – мечется взад-вперед, бдительно озирается, прямо как настоящий телохранитель. Мне показалось, что с прошлого раза он увеличился в размерах…

Еще с минуту я в раздумье стою возле мусорных баков, затем поднимаюсь в редакцию. На лестнице еще раз перебираю свои соображения и прихожу к выводу, что Момо тоже не тянет на роль кристалла. Итак, мои поиски застопорились, а отвары уже начали бродить и скоро будут готовы… Нет, мне решительно нельзя поручать ничего важного, я прирожденный неудачник.

Войдя в редакцию, я натыкаюсь в коридоре, перед кабинетом Пегара, на девочку в клетчатом платьице, она играет в йо-йо.

– Здравствуй, Офелия!

Она вздрагивает: ее удивило, а потом обрадовало, что ее назвали по имени.

– Здравствуй!

– Ты прямо неразлучна со своим папой.

Она сворачивает веревочку игрушки.

– А почему я должна с ним разлучаться?

– Твой папа заботится о тебе?

Она морщит лоб: этот вопрос явно не приходил ей в голову. Но я настаиваю:

– Раз вы проводите вместе столько времени, значит, наверно, много разговариваете? Что он тебе рассказывает?

Она смотрит на меня почти испуганно:

– Да… ничего…

И ее губки складываются в недоуменную, плаксивую гримасу. Она явно считает мои расспросы нелепыми.

– Я здесь, с ним, вот и все. Потому что должна… Это же мой папа.

– А он не грустит о том, что с тобой произошло?

– А что со мной произошло?

– Несчастный случай. В бассейне.

Ее глаза испуганно расширяются.

– В бассейне?

– Да, в бассейне вашего дома. В том, где ты утонула.