– Я?

– Разве ты не помнишь?

– Нигде я не утонула!

– Нет, утонула. Тридцать лет назад.

Она растерянно смотрит на меня:

– Да мне всего пять лет! И я никогда не купаюсь в бассейне! Говоришь сам не знаешь что…

Она пожимает плечиками, отворачивается и входит в директорский кабинет, бросив йо-йо в коридоре.

А я иду к своему столу. Теперь все ясно! Следователь Пуатрено была права: Пегар не испытывает ни сожалений, ни угрызений совести, он не тоскует по дочери, и прошлое его больше не мучит. А Офелия сопровождает отца вовсе не по его желанию: она блуждает в нашем мире, не понимая, что давно умерла.

Сижу, обхватив голову руками и раздумывая над этим феноменом. Значит, души умерших остаются с нами потому, что полагают себя живыми, а не потому, что живые их призывают! С таким вариантом я прежде ни разу не сталкивался. Или же просто не обратил на это внимания…

Так стоит ли говорить Офелии, что она больше не существует? А собственно, по какому праву? Разве будет она счастливее оттого, что поставит крест на Пегаре, который не уделяет ей ни малейшего внимания? И кстати, счастливее где? В каком месте обретет она приют?

Коллеги один за другим покидают редакцию, прощаясь со мной на ходу.

Мысли мои безнадежно спутались. Время от времени мозг попросту выключается, как перегоревшая лампочка, и я, роняя голову, стукаюсь лбом об стол. Но всякий раз, приходя в себя, пытаюсь продолжить работу. Бессмысленно пялю глаза на экран компьютера, на свои записи, на кипы бумаг, не улавливая связи между ними. Мое тело, в испарине от лихорадки и усталости, не знает, куда себя девать. Голод свирепо терзает меня, кишки скручиваются в животе наподобие змей. Голова так же пуста, как желудок. Бесконечная скорбь приковывает меня к стулу.

– Месье Пегар!

Мой директор, уже запахнувший плащ, в шляпе на макушке, с потухшей сигарой в зубах, готовится покинуть редакцию.

Я взываю к нему:

– Месье Пегар, можно, я останусь еще ненадолго? Моя встреча со Шмиттом требует доделки интервью, а еще мне поручили разборку документов, накопившихся за три дня.

Пегар что-то бурчит. В нем происходит борьба – разрешить мне сделать работу (которую он не оплачивает) или отказать даже в этой милости.

– Ладно! Будешь уходить, включи тревожную кнопку.

Он прикусывает круглый кончик сигары, отрывает его, выбрасывает и удаляется молча, словно я для него больше не существую. Офелия идет следом, высокомерно игнорируя меня: видно, ей не понравился наш недавний разговор. Ее глаза хитро поблескивают. Уже переступив порог, она бросает мне:

– Эх ты, придурок!

И бежит, спеша догнать отца.

Дверь хлопает. Наконец-то я остался один.

Вокруг сплошной мрак, все тихо, все замерло.

Нет, сегодня ночью мне не суждено выпить отвар айяуаски. Меня терзает голод.

Где же набраться мужества и энергии, чтобы целый час топать пешком до сквота? И вдобавок я приду туда промокший, а обсушиться и согреться негде. Лучше уж заночевать прямо здесь.

И вдруг раздается шум.

Нет, не шум, а грохот падения.

Я с испугом понимаю, что упало какое-то тяжелое тело.

Бросаюсь в коридор.

В дальнем конце горит свет.

Это в кухне – бегу туда.

На полу лежит и стонет Умм Кульсум. Вокруг следы рвоты. Глаза у нее закрыты, дыхание прерывистое.

А над этой повергнутой тушей, у края раковины, стоят две чашки, которые я прятал на шкафчике. И одна из них пуста.

Умм Кульсум проглотила мой отвар!

Бывают в жизни вещи настолько очевидные и яркие, что их просто не замечаешь. Целый день я тщетно отыскивал кристалл, а он буквально мозолил мне глаза.

Умм Кульсум – вот он, идеальный медиум! Если и есть на свете существо, отрешившееся от своего тела, своей истории и своего происхождения, то именно она – мужчина, ставший женщиной, фламандец, ставший арабкой, католик, ставший мусульманкой, двусмысленное, загадочное, неопределенное создание без четких границ, послушная глина в любых руках.

Лежа на спине, с задранными конечностями, – вылитая слониха ногами кверху! – Умм Кульсум, в своем платье с амазонскими узорами, судорожно подергивается, хрипит, сопит, скрежещет зубами. Я наклоняюсь к ней:

– Умм Кульсум, с вами все в порядке?

Моя фраза, подобно пчеле в средоточии гудящего улья, не сразу доходит до нее: слишком много информации разом перерабатывает ее нервная система. Наконец ее голова поворачивается ко мне, расширенные зрачки на какой-то миг впиваются в меня, но тут же начинают снова беспорядочно метаться во все стороны, словно видят вокруг тысячи других объектов.

– О-о-о!

Она изумленно разевает рот, – похоже, ее очень удивило то, что возникло слева от меня. Я бросаю взгляд через плечо, но вижу только микроволновку, а Умм Кульсум, кажется, узрела там какую-то важную особу, которой она шлет улыбки и невнятные возгласы, несомненно кажущиеся ей длинными тирадами. Она уже причалила к берегам иного мира, существует в иной реальности и чем-то напоминает мне собак, которые видели знаменитых мертвецов в гостиной Германти. Скорей, нужно скорей догнать ее! Согласно предсказанию Шмитта, она опередила меня и, может быть, в данный момент уже рекомендует Богу. Нельзя терять ни секунды, иначе я рискую разрушить нашу с ней телепатическую связь.

Бегу к компьютеру и посылаю Шмитту короткое сообщение: «Путешествие начинается сегодня вечером в редакции», затем возвращаюсь в кухню.

Хватаю вторую чашку и не колеблясь выпиваю настой айяуаски.

Хорошо, что я выпил его залпом! Вязкая, темная, слабофосфоресцирующая жидкость липнет к зубам и имеет тошнотворно-соленый вкус гнили – смеси прелого банана и протухшей рыбы, залежавшейся в грязной тине.

Я сажусь на табурет.

И жду.

Горечь во рту предвещает мне близкую рвоту.

Однако ничего такого не происходит.

Жду еще.

Может, порция была слишком мала?

Никакого эффекта.

Никакого?

Да, никакого.

Ни малейшего.

Умм Кульсум, лежа у моих ног, воркует, пускает слюни, потом начинает размахивать руками, словно расправляет крылья.

Шмитт заверил меня, что отвар окажет свое действие почти мгновенно.

Значит, надо ждать.

Но если я выпил слишком мало, то ждать бесполезно.

Нужно добавить!

Схватив чашку, я начал вылизывать ее стенки, как вдруг у меня перед глазами засверкали голубые молнии.