Контакт резко прерывается. Судья свистит, ведь игра ещё не окончена.

Смотрю, как Герман уходит к своим, всё-таки пару раз неуверенно оглядываясь на меня.

Матч в итоге заканчивается нашей победой. Радостные крики и поздравления постепенно сходят на нет. И моё воодушевление тоже. Особенно когда вижу «Настю», спешащую утешить и обнадёжить Германа. Даже её дружеское объятие кажется мне подозрительно интимным. Хочется крепко вцепиться в её блондинистую голову и… это странно. Никогда за собой такой склонности к агрессии не наблюдала. Да и глупо это — ревновать мужчину, с которым меня ничто не связывает.

Серьёзно? — поднимает голову моё второе «я».

Серьёзно… серьёзней некуда.

И пара поцелуев, которыми мы обменялись несколько дней назад, ещё ни о чём не говорят.

Стаскиваю с рук промокшие перчатки, которые нам выдали перед матчем, и думаю, что остаток игрищ на свежем воздухе я, пожалуй, пропущу. Там ещё предусмотрено бросание мяча в кольцо и какая-то шуточная викторина на эрудицию, но мне хватило пятнадцати минут. Извиняюсь перед своей командой и отчаливаю подальше от развесёлой толпы.

На полпути к зданию меня притормаживает мужчина, чересчур сильно пробивший мяч по нашим воротам.

— Я хотел извиниться, — сразу начинает он. — Заигрался и не рассчитал силу. Серьёзно, я не со зла.

Приятный брюнет чуть за тридцать с таким виноватым видом поглядывает на меня, что я невольно улыбаюсь.

— Ещё бы вы со зла, — хмыкаю в ответ и картинно прищуриваюсь, — тогда бы я заподозрила вас в чём-то не совсем законном.

— В чём?

— В попытке убрать конкурента не просто из игры, а из бизнеса.

— Вы настолько ценный кадр? — подхватывает он мою волну.

— О, вы даже не представляете насколько, — хлопаю его сложенными перчатками по груди.

— Тогда, может, мне не стоит вас устранять, а есть смысл попытаться вас переманить, — его улыбка становится шире.

Вероятно, он, действительно, пытается извиниться, потому что его неказистый флирт даже в таком положении выглядит весьма милым.

— Попытка не пытка.

— Каждая попытка — это шаг вперёд, — посмеивается он, теперь уже с интересом поглядывая в мою сторону, — с конкурентами принято поддерживать дружеские отношения и взаимовыгодное сотрудничество. Кстати, может ли мою вину скрасить чашечка кофе или чая?

Смотрю на него уже с определённым подозрением: вежливость или желание склеить?

Видок у меня, наверное, ещё тот, но и он сейчас не в деловом или вечернем костюме.

— Вечером перед гала-ужином… почему нет?

Мы «расшаркиваемся в любезностях» и расходимся.

— Кстати, — окликает он меня, и я смотрю через плечо, — Я Саша, — представляется он.

— Варя, — улыбаюсь ему, делаю новый шаг вперёд, оборачиваюсь и…

Врезаюсь в кого-то.

— Прости… те? — вскидываю голову и утыкаюсь взглядом в Германа. — А, это ты… — вздыхаю, отстраняясь, и его руки, рефлекторно придержавшие меня за плечи, когда мы столкнулись, отпускаются.

— Да, это всего лишь я, — констатирует он, тогда как в глазах плещется лёд.

Затем берёт меня за руку и тянет обратно к резвящимся под ноябрьской моросью игрокам.

— Я уже хотела уходить. Кажется, на сегодня игр достаточно.

Упираюсь я и притормаживаю, не желая возвращаться к остальным.

— Игр точно достаточно, — резко бросает Герман.

Наклоняюсь, пытаюсь заглянуть ему в глаза, чтобы понять, о чём это он.

— Я собиралась уходить, — повторяю медленно.

— Я заметил, — с каменным выражением лица отвечает Островский. — Давай ещё партию в дартс и на этом закончим.

— Дартс? Не-е-ет. Терпеть его не могу, — морщу носик совершенно искренне.

— Придётся перебороть себя, а то невежливо как-то с нашей стороны уйти в самом начале, — настаивает Герман с какой-то маниакальной упёртостью.

Интересно, ему реально так охота играть в этот грёбанный дартс? Хотя, надо признать, это лучшая альтернатива атлетическим этюдам на стадионе.

Его рука сильнее сжимает мою прохладную ладонь, и от тепла его кожи я немного начинаю согреваться.

— Ладно, чем чёрт не шутит, пошли, — зачем-то произношу я, хотя мы и так направляемся к очереди желающих метнуть дротик.

Встаём в самый конец, но внезапно от толпы отделяется «Настя», машет нам рукой и восклицает:

— А я на всех заняла!

Снова скриплю зубами, но иду следом за Германом. Надо чуть-чуть потерпеть, и я окажусь в тишине своего номера.

Перед гала-ужином у всех есть чуть больше трёх часов отдохнуть и привести себя в порядок. Поэтому, когда я поднимаюсь в свою комнату, первым делом иду принимать душ, чтобы расслабиться под горячими струями и выдавить все глупые разрушающие мой покой мысли из головы. Мне всегда это помогало: подставить затылок под струю и представить, как вода смывает накопившийся негатив. Как ни странно, даже сегодня это безотказно срабатывает. Главное сделать напор посильнее.

Когда вылезаю из ванной, занимаюсь причёской. Оставлю сегодня волосы распущенными, не буду сооружать сложных укладок, да и Герману так всегда больше нравилось.

А какая тебе разница, что нравилось и что до сих пор нравится Герману?

А что такого в том, что я хочу нравиться мужчинам?

Тогда уж не мужчинам, а конкретному мужчине?

Хмурюсь, осматривая своё лицо в зеркале, и зачем-то передразниваю Германа, думая о его сегодняшних словах.

— Да, это всего лишь я… — сдвигаю брови посильнее. — Игр точно достаточно…

Но мы никак не можем перестать играть друг с другом. Он, наверное, до сих пор скучает, а я… всего лишь забавная девчонка из прошлого, с которой был связан короткий неприятный эпизод, да и тот, видимо, открыл новые перспективы, ими-то Герман и воспользовался.

Приходит неприятная мысль, что на дворе конец ноября и пять с половиной лет с момента нашего расставания плавно начинают превращаться в шесть. Зачем я до сих пор считаю?

С тягостным вздохом плюхаюсь на кровать и тянусь к тумбочке за телефоном, чтобы потратить часок на бездумное листание ленты социальной сети. Но мобильника нет.

И в сумочке нет. И в кармане пальто.

Наверное, оставила его у Германа в машине. Другого объяснения не нахожу. Ведь я точно по дороге сюда телефон доставала.

С ещё более тягостным вздохом, накидываю одежду, в которой приехала, и плетусь на первый этаж к номеру Островского. Подсмотрела цифры на ключ-карте, когда заселялись. Все директора живут в более высоких категориях, вот и у Островского какой-нибудь люкс или сьют.