— Почему ты так думаешь, милый?

— Может, да, а может — нет. Когда мы из Ногалеса ехали на север, я не заметил ни аэродромов, ни каких-либо признаков, свидетельствующих об их близости. А сейчас вспомнил, что за весь день не видел и не слышал ни единого реактивного самолета. И других летательных машин — тоже. А ты?

— Нет. Нет, я тоже не слышала. Но я о них и не думала. — Помолчав, она добавила: — Однако я почти уверена, что они над нами не пролетали.

— Вот видишь! А может быть, это мой мир? Стив, как у вас тут с аэронавтикой?

— Аэро… чем?

— Ну с летательными машинами. Реактивными. Вообще с aeroplanos. И с дирижаблями. У вас есть дирижабли?

— Знаешь, у меня насчет таких словечек в памяти совсем глухо. Ты говоришь о полетах, о настоящих полетах в воздухе, как птицы в небе?

— Да! Да!

— Нет, конечно, ничего такого у нас нет. Или ты имеешь в виду воздушные шары? Воздушный шар я видел.

— Нет, я не о них говорю. Хотя дирижабль — тоже в некотором роде воздушный шар. Только не круглый, а длинный, вроде сигары. И в движение приводится моторами, вроде твоего грузовика, и делает сто миль в час и более; обычно они летают на высоте одной-двух тысяч футов. А над горами куда выше.

Впервые Стив по-настоящему удивился, раньше он казался лишь слегка заинтересованным.

— Боже милостливый! И ты действительно видел нечто подобное?

— Я даже летал на них. Первый раз мне было двенадцать. Ты ведь учился в Акроне? В моей Вселенной Акрон всем известен как город, где делают самые большие, самые быстроходные и самые лучшие в мире воздушные корабли.

Стив покачал головой.

— Надо же! Вечно я пропускаю из-за ерунды самое интересное. Видно, так уж устроена жизнь! Мэгги, а ты видела воздушные корабли? Летала на них?

— Нет, в моем мире их не было. Но в летательной машине побывать пришлось. Это был aeroplano. Всего один раз. Мне полет показался необыкновенно волнующим. И страшным. Но я с удовольствием полетала бы еще разок.

— Клянусь, я бы тоже полетал. Хотя, готов поспорить, у меня наверняка от страха вывернуло бы кишки. Но я полетел бы все равно, пусть бы эта штука даже угробила меня. Ребята, я начинаю вам верить. Больно уж здорово вы все изображаете. Это да еще ваши деньги. Если, конечно, это деньги.

— Это деньги, — настаивал я, — деньги другого мира. Посмотри на них внимательно, Стив. Совершенно очевидно, что это не деньги твоего мира. Но это не игрушечные деньги и не для театральных постановок. Неужели кому-то могла прийти мысль столь тщательно делать гравировку, чтобы получить «театральные» банкноты? Гравер клише, с которых печатались деньги, явно полагал, что они пойдут в обращение… и тем не менее в них все неправильно с точки зрения этой Вселенной, даже двадцатидолларовое достоинство — первое, что тебе самому бросилось в глаза. Погоди-ка. — Я порылся в другом кармане. — Ага! Тут она! — Я вытащил бумажку в десять песо королевства Мексика. Большую часть денег, которые мы накопили перед землетрясением — чаевые Маргреты, заработанные в «Панчо Вилья», — я сжег как бесполезные, но несколько бумажек оставил на память. — Погляди-ка на эту. Испанский знаешь?

— По-настоящему нет. Кое-какой технический жаргон. Ну и кухонный испанский. — Он поглядел на бумажку. — Вроде порядок.

— Посмотри внимательнее, — попросила Маргрета. — Видишь, напечатано «Reino»? А разве тут не должно стоять «Republika»? Или Мексика в вашем мире — тоже королевство?

— Нет, республика… Она осталась такой отчасти с моей помощью. Когда я служил в морской пехоте, меня сделали наблюдателем на выборах. Вы себе не представляете, как много может сделать горсточка вооруженных до зубов морских пехотинцев, если надо обеспечить честные выборы. О'кей, друзья, я покупаю вашу историю. Мексика не королевство — голосующие на дорогах, у которых нет денег даже на обед, не могут таскать с собой мексиканские деньги, подтверждающие обратное. Может, я и спятил, но я готов вам верить. Так какое же будет объяснение?

— Стив, — сказал я спокойно. — Я бы и сам не отказался его получить. Самое простое объяснение: у меня крыша поехала и все это просто результат моего воображения: и я, и ты, и Маргрета, и этот ресторан, и этот мир — все это фантом, порожденный моим горячечным воображением.

— Ты, если хочешь, валяй думай, будто мы твое воображение, а нас с Мэгги уволь. Другие объяснения есть?

— Хм… это зависит от… Ты Библию читал?

— Ну… и да и нет. Поскольку я много езжу, то мне частенько не спится в постели, а почитать кроме Гедеоновой Библии и нечего. Так что иногда читаю.

— Ты не помнишь Евангелие от Матфея, главу двадцать четвертую, стих двадцать четвертый?

— Нет, а что, должен помнить?

Я процитировал ему это место.[68]

— Это одна возможность, Стив. Смены миров могут быть знаками, посланными самим Сатаной, чтобы обмануть нас. С другой стороны, они могут быть предвозвестниками конца света и пришествия Христа во царствие свое. Вот послушай Слово:

«И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды падут с неба, и силы небесные поколеблются; Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою; И пошлет Ангелов Своих с трубою громогласною, и соберут избранных Его от четырех ветров, от края небес до края их».[69]

В общем, все сводится вот к чему, Стив. Может быть, это фальшивые знаки бед и несчастий, предвещающие конец, а может это чудеса, знаменующие Parousia — Второе пришествие. Так или иначе мы подошли к концу этого мира. Возрожден ли ты?

— М-м-м… Не могу утверждать. Меня крестили давным-давно, когда я был еще слишком мал, чтобы сообразить, о чем идет речь. В церковь я почти не хожу, если не считать свадеб и похорон друзей. И даже если меня разок и окатили водой, то с тех пор я успел изрядно подзапылиться. Думаю, я вряд ли подхожу под требуемый стандарт.

— Да, я убежден, что не подходишь. Стив, конец света приближается, и Христос снова грядет к нам. Самое важное дело, которое у тебя есть, — да и у всех остальных — положить грехи свои перед Иисусом, чтобы он смыл их кровью своей и чтобы ты возродился в нем. Ибо не будет тебе иного предупреждения. Сперва раздастся глас трубный, и ты либо окажешься в объятиях Иисуса, счастливый и невредимый на веки вечные, или будешь сброшен в огонь и серу кипящую, чтоб мучился в них без конца.

— Вот те на! Алек, ты никогда не думал стать проповедником?

— Еще как думал.