и она заметила, что на его рубашке она из верхних пуговиц висит на нитке.

Хотела предложить пришить на ходу, но доктор уже схватился за ручку калитки.

Близости между ними так и не случилось – вернувшись из комнаты Жоры, она обнаружила доктора похрапывающим в постели.

С утра они прошедший вечер не обсуждали, но Самоварова чувствовала, как между ними вновь выросла стена, по обе стороны которой каждый был занят сугубо своими проблемами.

После завтрака доктор побывал у председателя садового товарищества «Дубки», сделал сверку по коммунальным платежам и отдал принудительно-добровольный взнос на общие нужды поселка.

Вернувшись, подстриг кое-где кусты и, белея на солнце обнаженной, с россыпью родинок спиной, выполол под хвойными сорняки, собрал три огромных мешка мусора – обломанных веток, палок и бог весть какими ветрами занесенных на участок кусочков слюды, пенопласта и выцветших фантиков.

Помахав на прощанье мужу, усевшемуся в подъехавшее такси и тут же, не заметив ее жеста, уткнувшему нос в мобильный, расстроенная Варвара Сергеевна поплелась в дом.

Дабы не загоняться, предложила Жоре зайти в магазин и в гости к Ласкиным.

Вместо напрасно обещанного пирога они снова принесли коробку шоколадных конфет ручной работы.

– Ой, Варя, как я рада вас видеть! – засуетилась с порога Лариса. – Уж как родные стали за эти дни, – вытирая руки о передник, трещала она. – Да выбрось ты из головы этот пирог – не успела и ладно. Наташка моя пироги ненавидит, поправиться боится.

Жора, на ходу скинув сланцы, побежал в комнату Наташи, а Варвара Сергеевна следом за Ларисой прошла на кухню.

– Варь, я что вспомнила-то еще… Как-то раз, когда генерал в субботу уезжал, я мимо шла. Марта, нарядная такая, чуть пьяненькая, выскочила за калитку и крикнула ему вслед: «Ты бы хоть раз позвал к нам своего Швыдковского!»

– Интересно, – кивнула Варвара Сергеевна и почувствовала приступ голода – судя по жаркому, сочному аромату, витавшему на кухне, Лариса запекала мясо с приправами.

Вспомнив про пуговицу доктора и про их сегодняшний скудный – макароны с сыром и овощной салат – обед, Самоварова виновато задумалась: насколько связано желание современного, давно привыкшего к фаст-фуду и кулинарным полуфабрикатам мужчины заниматься сексом с женщиной, которая готовит ему еду?

Вопреки расхожему стереотипу, ее богатый личный опыт говорил о том, что почти и не связано.

Полковника она не кормила даже в те скудные на изобилие времена, когда каждый день – хочешь не хочешь! – было принято готовить дома. На то у него была жена. А Валера, всегда негативно относившийся к перекусам по-быстрому, в первый год их связи часто кормил ее сам.

Мысли о Валере вызвали в ней не только вину, но и грусть, сквозь которую прорывалась радость от того, что вскоре она услышит голос Никитина. Позвонить ему возникла необходимость в связи с новой информацией – возможно, этот Швыдковский был связан с увлечением покойного карточной игрой.

Вспомнив про найденный в ящике стола ежедневник, она мысленно пронеслась по генеральскому дому и вдруг поняла, что сделала неправильное умозаключение: Поляков, скорее всего, спал отдельно, в соседней гостевой комнате с аскетичной обстановкой – узкой, девяносто на два метра, кроватью, тумбочкой и небольшим платяным шкафом.

Судя по тому, что большая часть его вещей – свитера и брюки – осталась в общем большом шкафу спальни, он отселился от жены незадолго до трагедии.

– Ты садись, садись, что застыла-то истуканом? Сейчас кофейку сварю, – громыхнула Ласкина свалкой кастрюль, что-то разыскивая в шкафчике. В ее руке показалась турка.

– Я в прошлый раз поняла, ты капсульный не жалуешь. Так что сварю тебе по старинке.

Варвара Сергеевна из вежливости улыбнулась.

– А давно это было? Разговор про Швыдковского?

– Да. То есть нет. Тем летом, где-то в конце.

Усевшись на табуретку, Самоварова отправила три сообщения: первые два Валере (в студенческой юности все ночи напролет игравшему в преферанс, а до знакомства с ней не вылезавшему из виртуального) и Никитину.

К своим мужчинам она обратилась с просьбой выяснить, известен ли в мире картежников человек по фамилии Швыдковский, а Надежде Романовне написала, что хотела бы в ближайшее время еще раз осмотреть дом.

Не успели соседки пригубить горячего, разлитого в чашки из дешевенького, но милого сервиза в нежно-голубой цветочек кофе, как на кухню вбежал Жора.

Плюхнувшись на пол у окна, он обхватил себя руками за маленькие коленки. Его порозовевшее, надутое личико выражало жгучую обиду.

– Что случилось? – переглянувшись с Ларисой, спросила Варвара Сергеевна. – Ты сейчас на перепуганную мышку похож, – желая разрядить обстановку, пошутила она.

– Ничего! – еще пуще насупился он и закусил губу.

– Тебя обидела Наташа? – больше для вида всколыхнулась Лариса.

– Я им мешаю, – едва разжимая рот, цедил слова мальчик.

Варвара Сергеевна, испытывая неловкость перед гостеприимной соседкой, недоуменно глядела на Жору:

– Им – это кому?

– Ей и ее дурацкому парню. Он сейчас пойдет за пи-и-вом, – явно кого-то передразнивая, развел он руками по сторонам.

– У Наташки застрял этот… курьер из «Озона»! – глядя на Варвару Сергеевну, пренебрежительно скривила рот Лариса и тут же, осмыслив сказанное мальчишкой, всколыхнулась уже не на шутку: – Это еще какое такое пиво?! Пиво ей нельзя!

В коридоре показался длинный и худющий, в ярком размашистом балахоне парнишка лет двадцати пяти.

– Ты за каким пивом собрался?! – бросилась в коридор Ласкина. – Сам, если хочешь, пей, только в другом месте, а Наташе алкоголь противопоказан! – нещадно колотила она парня гневными фразами.

В коридоре слышалась возня, следом – тяжелый скрип половиц в соседней комнате, хлопок двери, затем надрывный Наташин голос:

– Мама! Оставь меня в покое! Почему ты везде суешь свой нос?!

Лариса что-то гневно и без умолку верещала, в ответ Наташа, перебивая мать, выкрикивала:

– Задолбала! Как же ты меня задолбала!

Громыхнула входная дверь.

Жора, продолжавший сидеть на полу у батареи, вжал голову в колени.

Похоже, он понял, что «слил» свою подругу так же, как «слил» доктору о визите полковника.

Лариса, из милой домашней курочки успевшая превратиться в самую настоящую фурию – растрепанная, с горящими глазами, влетела на кухню:

– Что ж такое-то, Варя?! Ни на минуту оставить нельзя!

Ласкина тяжело осела на табуретку.

Заломив руку, провела себя запястьем по лбу, демонстрируя всем своим видом вселенское страдание.

– По-моему, ее давно пора оставить. В покое. – Подойдя к притихшему Жоре, Самоварова схватила его за руку: – Вставай! Пойдем домой.

Обернувшись к намеревавшейся вскочить с табуретки Ларисе, вежливо и сухо добавила:

– Дорогая, созвонимся завтра.

До дома шли по раздельности: Жора впереди, Варвара Сергеевна – следом, и оба сердито молчали.

Самоварова думала