Тут Мюриэль отважилась сделать паузу, уверенная, что точно рассчитала время, за которое Дороти может прийти в себя, и продолжила:

— …но для него это было все равно что на индейском. Тем не менее мой приятель заметил, что в проповеди часто звучит слово, похожее на английское «truth». В смысле «истина», «честность». То есть абракадабра — и внезапно «truth», а потом опять абракадабра. Потом он спросил, и оказалось, что тот действительно использовал английское слово. Мой знакомый поинтересовался, почему не валлийское. И знаешь, что ему ответили? — В голосе Мюриэль вновь зазвучал западноафриканский акцент. — В валлийском языке нет слова, которое обладало бы той же коннотацией и силой, что английское. Уже смешно, но это еще не все. Есть валлийское слово «truth»,[36]которое пишется точно так же, но переводится как «ложь». Или «тарабарщина». Да ты сама знаешь. Вот тут-то и зарыта собака. Я все хочу заглянуть в валлийско-английский словарь и проверить, так ли это. Должен же быть где-нибудь такой словарь. Главное — узнать где.

Софи, которая зашла на кухню, услышала только последнюю часть выступления. При виде приятельницы Мюриэль обрадовалась: она любила вещать на публику, однако предпочитала разговоры в нормальной компании, где можно без опаски предоставить слово другому человеку. Еще было бы неплохо, подумала Мюриэль, если бы Дороти слушала повнимательнее, особенно последнюю историю. Впрочем, хоть что-то она услышала: звуковые волны доносили этот рассказ до ее барабанных перепонок раз двадцать раньше — значит, есть шанс, что он проник в мозг, минуя сознание. Вообще-то разговаривать с Дороти, вернее, в ее присутствии, довольно сомнительное удовольствие: чувствуешь себя тем типом, которого в какой-то жуткой стране бросили в тюрьму вместе с сумасшедшим убийцей-арабом, которого можно было успокоить одним способом — смотреть не отрываясь в глаза. Стоит отвести взгляд, не говоря уже о том, чтобы задремать, — и пиши пропало. Мюриэль закурила сигарету в один прием, что редко удавалось при общении с Дороти — обычно приходилось действовать поэтапно, как будто прикуриваешь и одновременно ведешь машину.

— Нашла Перси?

— Пока нет. Странно, не похоже на него. Да, я только что разговаривала с Гвен, она звонила из итальянского ресторанчика на Хэтчери-роуд.

— «У Марио», я знаю. И что она сказала?

— Судя по ее словам, она очень расстроена, — сказала Софи, которая поделилась бы информацией, даже если бы Мюриэль не спросила. — Малькольм закатил ей скандал.

— Неужели? Не похоже на галантного Малькольма. Честно говоря, не представляю, что он может с кем-нибудь поругаться, даже с уличным торговцем.

Софи немного помолчала и продолжила:

— Она поинтересовалась, можно ли ей прийти, и…

— Что ты ответила?

— Почему бы и нет? Чем больше людей, тем веселее. — Софи посмотрела на Дороти. — Верно?

— Это точно! Не могу не согласиться.

— Наверное, хочет рассказать о замечательном катании на машине.

Они уже обсудили свидание Малькольма с Рианнон раньше.

— Вполне возможно. Должна сказать, наша Рианнон не теряется. Вряд ли она толком отошла от пьянки с моим благоверным.

На этот раз молчание длилось чуть дольше.

— Знаешь, Мюриэль, я всегда удивляюсь, что вы с Питером полностью сходитесь во взглядах на Уэльс. Просто фантастика!

— Как сказать… На самом деле мы не так единодушны, как ты думаешь. Можно долго соглашаться друг с другом по какому-нибудь вопросу, а потом в один прекрасный день из-за него же погрызться. Проще простого.

Мюриэль взяла едва начатую бутылку «корво бьянко», слегка задев неоткрытую жестянку «лавербреда»[37](сделанного в Девоншире), и щедро наполнила свой стакан. Софи от вина отказалась.

— Конечно, мои выпады не более чем шутка. Небольшая шалость в дружеской компании, — произнесла Мюриэль и усмехнулась, словно спрашивая: «Где же твое чувство юмора?» Она всегда так отвечала, когда ее собеседник валлиец обижался, что его назвали лжецом, жуликом, тупицей, задирой, лицемером, подхалимом, снобом, насильником над собственными сестрами и что там еще приходило ей в голову. — Да, мне еще ждать и ждать официального приглашения в «Антиваллийское братство» Питера Томаса, и не только из-за того, что туда принимают только мужчин, тем более что, насколько я знаю, председатель готов снять это ограничение. Нет, потребуется…

— Мюриэль, есть еще одна причина, по которой ты не подходишь, — перебила ее Софи с лучезарной улыбкой. — Туда могут вступить только урожденные валлийцы. Не может быть, чтобы Питер тебе не сказал. Помню, он как-то распространялся на эту тему после рождественского ужина у Дороти. И его требования звучали весьма категорично. Он сказал, что половина неваллийской крови — уже слишком много.

Услышав свое имя, Дороти второй раз за десять минут подняла голову — сработал рефлекс. Оживленный разговор затих, и этот факт каким-то образом тоже проник в ее нервную систему. Взгляд за очками в черной оправе сфокусировался. С величавой неторопливостью Дороти набрала в легкие воздуха. Остальные двое судорожно придумывали, как заткнуть ей рот, но это было все равно что заводить мотоцикл на пути атакующего слона.

— Вы, конечно, знаете, что Рождество в Новой Зеландии отмечают точно так же, как здесь, — начала Дороти, демонстрируя замечательное чувство последовательности. — Жареная индейка, пудинг с изюмом и сладкие пирожки посреди антиподальной зимы. — Она произнесла предпоследнее слово правильно, впрочем, как и все остальные. Пока Дороти могла ворочать языком, она говорила связно и отчетливо. — Я имею в виду лета. Представьте себе жареную индейку и горячие сладкие пирожки в июле. У Говарда и Анжелы есть друзья в Уонгануи, это на Северном острове…

— Пожалуй, я поищу Перси, — сказала Софи.

— Я просто хочу, чтобы мне объяснили, — сказал Малькольм. — Хотя бы намекнули, в чем дело.

— Ты самое ничтожное существо из всех, что только создавал Господь, — начал перечислять Алун. — Уму непостижимо, как можно выдержать тридцать три минуты брака с тобой, не говоря уже о тридцати трех годах. Ты не имеешь ни малейшего понятия, как доставить удовольствие женщине. — Похоже, Алун тщательно подбирал слова. — Ты не только не умеешь организовать семейный быт, но и невыносимо скучен как спутник жизни и никуда не годишься в постели. Правильно?

— В общих чертах. Да, я еще и отгородился.

— Что?

— Отгородился от нормальных людей и существую в своем жалком мирке дилетантской валлийскости, Средневековья и поэзии.

Малькольм осушил стакан.

— Поэзии? Тебе должно быть стыдно, такой большой мальчик! А еще какие у тебя недостатки?