Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я понял. Со мной то же самое. Я любил Индию, но с тобой… все будто совсем почти по-другому. Нечто новое.
Я чуть передвинулась и подняла голову, чтобы заглянуть ему в глаза.
— Я влюбляюсь в тебя, Колтон. Не знаю, не рано ли об этом говорить, но это правда. Мне немного страшно, потому что не все меня поймут, но сейчас мне все равно. Я должна тебе признаться, потому что… В общем, потому что.
Он привлек меня к себе и поцеловал. Моя щека целиком умещалась в его огромной ладони. Рядом с Колтоном я чувствую себя совсем крошечной, будто могу свернуться калачиком рядом с ним и исчезнуть.
— Вовсе это не рано. Я собирался сказать то же самое, но ты меня опередила.
Я улыбнулась.
— Все равно скажи. Пожалуйста…
Колтон шумно выдохнул, собираясь с мыслями и рассеянно глядя на меня.
— Я не просто влюбляюсь в тебя, Нелл. Я растворяюсь в тебе. Ты океан, в который я погружаюсь. Я тону в глубинах твоего существа. Как ты сказала, это немного страшно, но это еще и самое необычайное, что со мной было. Ты самое потрясающее, что у меня есть.
Впервые после смерти Кайла я заплакала от счастья. Надо же, совсем забыла, что бывают и счастливые слезы.
Я проснулась от звуков гитары и пения Колтона — слабого, долетавшего издалека. Он на крыше. Я протерла глаза, отбросила падающие на лицо волосы, спустила ноги с кровати — нашей кровати? — и надела чистую футболку из корзины для белья, стоявшей на полу. Было еще темно, но, взобравшись на крышу по скрипящей лестнице с гитарой в руке, я увидела первые серые полосы в просветах между небоскребами и жилыми домами. До рассвета осталось час или два.
Колтон сидит в своем кресле в широких спортивных штанах и старом-престаром, местами рваном сером анораке «Чэмпион». Капюшон натянут до бровей, на лоб свешивается клок черных спутанных волос. Ноги широко расставлены, босые подошвы упираются в ограждение крыши. Глаза закрыты, гитара лежит на животе, пальцы подбирают медленную приятную мелодию, чем-то напоминающую «Сити энд колор». Он негромко напевает, морща лицо и сводя брови, когда берет высокие ноты, сообщая песне силу своих чувств. На полу рядом с ним стоит большая кружка с дымящимся кофе и огромный термос. Я присела на парапет, поставив ноги на ступеньки, и слушала. Слов я не разобрала, часть он бормотал и выпевал негромко. Иногда Колтон останавливался и повторял последние аккорды, исправляя мелодию или фразу.
Я поняла, что он сочиняет песню.
Закончив петь, он потянулся за кофе и заметил меня.
— О, привет. Надеюсь, я тебя не разбудил?
Я пожала плечами и пошла к коротенькому диванчику.
— И хорошо, если разбудил. Мне нравится просыпаться под твой голос. — Господи, как сентиментально это вышло, но мне было все равно, особенно когда я увидела, как засветились глаза Колтона. — Что ты сюда поднялся так рано?
Он протянул мне кружку с кофе, и я отпила глоток.
— Я проснулся с этой песней в голове. Надо ее сочинить, выпустить, понимаешь?
— Очень красиво, судя по тому, что я слышала, — искренне похвалила я.
— Она еще не закончена, но все равно спасибо.
— А о чем она?
Колтон провел по струнам большим пальцем.
— О тебе. О нас. Она родилась из того, что я сказал тебе ночью.
— Сыграешь?
Он широко улыбнулся и покачал головой:
— Не-а. Пока не будет готова — нет. У нас в четверг выступление, вот тогда ты ее и услышишь.
Я притворилась обиженной, но Колтон лишь засмеялся. Мы по очереди пили кофе из кружки, смотрели, как из-за линии домов на горизонте поднимается солнце, и разучивали песни, которые предстояло исполнять.
Я счастлива, и я отказываюсь позволить чему-нибудь испортить эту радость, даже привычному чувству вины и тоске по Кайлу.
Я поняла, что всегда буду скорбеть о нем, и где-то в душе навсегда останется вина за то, что я осталась жива, а он нет. Так обстоят дела, и с этим мне предстоит жить.
Настал четверг, и меня не оставляет волнение перед выступлением. В этот раз у меня три сольных песни, а Колтон впервые споет свое новое сочинение. Мы справились с каверами «Мамфорда и сыновей», «Гражданских войн», Рози Голан и других. Я спела «Пусть это буду я» Рэя Ламонтаня и мои каверы песен Эллы и Билли, ставшие уже любимыми у публики за те несколько недель, что я выступаю с Колтоном.
А затем, сразу после перерыва, Колтон кашлянул в микрофон, подстраивая гитару. Это его способ привлечь внимание зала.
— О’кей, значит, у меня новая песня, — сказал он. — Оригинальное сочинение Кольта. Все хотят послушать?
Я заорала в микрофон «Да!» и зааплодировала вместе со всем баром. Колтон улыбнулся — он знал, как я хочу ее услышать. С самого предрассветного джем-сейшена на крыше я осаждала его просьбами сыграть хоть разок.
— Тогда я, так и быть, спою. — Он глубоко вздохнул и шумно выдохнул. — Значит, называется она «Растворяясь в тебе», и эта песня о Нелл. Что-то вроде любовной баллады, но никому не говорите, а то прощай моя репутация подлой скотины. — Все засмеялись. Послышались одобрительные крики.
Медиатором и пальцами Колтон выдал виртуозную аранжировку. Мелодия стала более сложной, но я узнала основную тему, слышанную на крыше. Затем он запел, не сводя с меня взгляда, и я поняла, что поет он для меня одной. Мы выступали в баре перед сотней слушателей, но вдруг словно оказались наедине.
Кажется, всю свою жизнь
Я падал,
Обманывал надежды,
Бил,
Едва держал голову над водой.
А потом однажды
Увидел тебя,
Стоящую за раскидистым деревом,
Отказывающуюся плакать.
Но даже тогда я видел
Тяжесть боли, таящейся в твоих глазах.
И тогда пожелал,
Там, под этим деревом,
Забрать твою боль.
Но у меня не было слов исцелить тебя.
Я не знал слов, чтобы исцелить себя.
И тогда вмешалась судьба,
Задумав свести нас,
Несмотря на годы между нами,
Несмотря на боль в твоих глазах,
Несмотря на призраков, преследующих нас,
Как туманные силуэты неприкаянных душ.
Я все еще пытаюсь найти слова, чтобы исцелить тебя,
Забрать твою боль и сделать ее своей,
Чтобы твои прекрасные глаза могли улыбаться,
Чтобы в душу тебе сошел покой.
И тогда вмешалась судьба,