враждебно, то скептически. Знаете, заметил я, что подобно как прославленные генералы подчас не любят своих военачальников, так и и их не любят некоторые собственные офицеры, из самых отчаянных. В этом дело. Как Милорадович Кутузова. Данзас даже вспылил. Почти дословно: «счастье твоё, что наш добрейший и добродетельнейший Иван Фёдорович не твой начальник! Поверь, я видел многих, и могу с уверенностью заявить, что нет сложнее слуг Добродетели. Начальник деспот в сравнении с ними прост и понятен. Аракчеев вошёл в пословицу, но так ли часто он бывал неправ? Иван Фёдорович полная противоположность, однако, не могу не заметить, что государи у нас меняются, но око государево кажется вечным. Раз ему нравится Паскевич, значит сей муж не хуже, но лучше Аракчеева, не правда ли? Пойми, брат Пушкин, человек который всегда и везде может найти недостаток, отыщет беспорядок даже в Царстве Небесном. И донесет Всевышнему со всей возможной почтительной грустью».

— Интересно.

— Мне показались эти строки продиктованными обидой, Пётр Романович. Но Данзас не унимался и не раз потом возвращался к этой теме. Ехидно замечал, что Паскевич прибыл туда-то и обнаружил огорчительный беспорядок, что вынудило лично привести оный к благоразумию. Что Иван Фёдорович был назначен в новое место, где отыскал дела в полном расстройстве, лично приведённые им в норму артикулов.

— Действительно странно, Александр Сергеевич, мне представлялось, что фельдмаршал любимец армии. Как ни крути, но он лично храбр, удачлив и не жесток.

— Рыцарь без страха и упрёка. Русский Байярд.

— Если верить Данзасу, а я не вижу причин не отнестись к мнению этого человека серьёзно, скорее его сиятельство походит на Макиавелли. — возразил я гусару. — Задумайтесь сами, Пётр Романович. Я человек гражданский, в армии не служил. Однако и до меня доносились некие слухи, если угодно.

— В чем же дело? Поделитесь, граф.

— Для меня это не столь просто как для Константина Карловича, ведь я, повторюсь, лично никак не знаком с господином фельдмаршалом. Получится, распускаю сплетни.

— Получится, получится, — согласился Пушкин, — выкладывай свои сплетни, Степан.

— Извольте. Не мои только. Просто сплетни. Да и не сплетни вовсе, если разобраться, зачем вы меня путаете?

— Вы же сами сказали — сплетни.

— Гм. Пожалуй. Ладно, чего там. Слушал я раз подробнейший рассказ про Ивана Фёдоровича, — начал я вспоминать детали когда-то прочитанной статьи о русских полководцах, — и в том рассказе постоянно встречалось одно слово, подчеркивающее воинскую стать его сиятельства. Слово это — лично. Он лично постоянно шёл в огонь, лично принимал важнейшие решения, лично ходил в разведку (будучи уже в генеральском звании, замечу), лично вёл солдат, лично заботился о каждом и лично подмечал все недостатки в соседних частях. Слушал я слушал, а там все лично и лично. После всего с ним произошедшим, лично докладывал обо всём государю.

— А, вот оно что. Действительно, не трудно догадаться. Но так делают все или почти все, однако не все становятся фельдмаршалами, не всякий одерживает только победы и не каждый носит негласный титул меча империи.

— Вы правы, Пётр Романович, я вовсе не стремлюсь утверждать будто фельдмаршал Паскевич дутая величина.

— Простите, как вы сказали?

— Это такое выражение…эм. Словом, я не желаю умалять заслуг его сиятельства, по праву — заслуг огромных. Сплетня моя, если угодно, в том, что добродетельнейший Иван Фёдорович по-видимому обладает врожденным даром докладчика, коим уверенно пользуется для неизменной благосклонности его величества.

Пушкин с Безобразовым переглянулись и расхохотались. Сообразив, я смутился.

— Вам виднее, ваше сиятельство, — не отказал себе гусар в удовольствии, — в этом деле вы знаток.

Сердясь на себя за неаккуратность, чувствуя проступившую на лице красноту, я решил увести тему в сторону под видом её развития.

— Для нас, в нашем нынешнем положении, самое важное будет то, как пойдёт войско. Что думаете, господа?

— Не совсем вас понял, граф.

— Рискнет император перейти Дунай, горы и одним броском оказаться под стенами Царьграда? Или нет, как в прошлые кампании Румянцева, Суворова и Михаила Илларионовича, вновь будут топтаться вдоль реки?

— Хм.

Пушкин задумчиво почесал голову, поудобнее располагаясь на лежанке.

— Военным, Степан, виднее. — зевнул поэт. — войну воевать — не сказки писать. С чего тебе пришла в голову мысль, что государь император помчится через реки и горы сюда?

Безобразов, в отличии от зевающего Пушкина, наградил меня подчёркнуто внимательным взглядом, в котором насмешка прикрывала беспокойство.

— Минуточку, Александр Сергеевич. Степан однажды вынудил меня взять за правило обращать внимание на каждое его слово. Как пришла такая мысль, ваше сиятельство?

Вопрос поставил в тупик. Не мог ведь я ответить как есть, что попросту читал в истории Крымской войны о споре Николая с Паскевичем. Царь жаждал крови и решительных действий, предлагал то, что впоследствии так коряво исполнили в войне 1878 года. Быстро пройти перевалы и оказаться у османских ворот. Фельдмаршал возражал, аппелируя к недружелюбной позиции Австрии. К трудностям мероприятия, к неготовности армии в обмундировании, к опасности больших небоевых потерь, а главное — к невозможности отыграть назад, пойди что не так. Особенно политически. Тогда царь уступил. Сыграло роль его доверие профессионала профессионалу. После, когда дела и в принятом варианте пошли неудачно, старика Паскевича сняли. Что с него было уже взять?

Сейчас ситуация казалась другой. Николаю жизненно (быть может, в буквальном смысле тоже) необходима маленькая победоносная война. Желательно — громкая. Захват Константинополя может казаться безумием, но человек, которого не так давно пытались неоднократно убить, рассуждает иначе. Отчаяннее. Царь может настоять на своём. Да и Паскевич ещё молод, верит в свою звезду и не мечтает о спокойной старости. Положение вероятных врагов тоже отлично от того, что сложилось в прошлой истории. У Турции практически нет армии. У Англии армия невелика и слаба. В той же Крымской их размотали бы в одну калитку. Сухопутное войско, конечно. Французы только и успевали выручать союзничков. Французы…эти — сила на земле, верно. Однако, тогда во главе страны был Наполеон Третий, способный воевать ради статуса. Луи-Филипп совсем другой человек. Рауф говорит, что франкам нужен Египет. Пусть. По всему выходит, что если проявить решимость, то первое время воевать против России всерьёз будет просто некому. Им и тогда пришлось с недоумением осматривать