связь с внешним миром через посулы и взятки, используя как своих людей, так и людей противника.

На следующий день он обратился к нам с просьбой пойти к новому визирю, то есть «отребью шакала», с требованием усилить наблюдение за посольством, чтобы он, Рауф-паша, не сбежал.

— Вы что-нибудь понимаете, господа? — озадачился Пушкин.

— Восток дело тонкое.

— То есть?

— Понимайте буквально. Рауф-паша, очевидно, не желает покидать столь полюбившееся место.

— Но его ведь никто не гонит! Что за странная просьба!

— Дипломатия, Александр Сергеевич. — мудро заметил Безобразов.

Никто к визирю не поехал, к неудовольствию Рауфа-паши, а вскоре выяснилась и причина непонятного маневра. В ночь снялся с якоря и ушёл почти весь турецкий флот. Часть «детей» Хозрева предала своего «отца» и господина, уведя корабли в Египет.

— Черт знает что!

— Пустяки, Александр Сергеевич, — все-таки не сдержал я зевка, — всё так предсказуемо. У пана-атамана проблема с финансами, уверен, что казна пуста как кошель нищего. Еще и вероятность войны, а на ней убивают. Отчего бравые верные нукеры и совершили свой маневр. Называется: а мы пойдём служить другому паше.

— Погодика-ка, ты что, знал о том заранее?

— Ничуть. Да разве можно тому удивляться? Турки, ваше превосходительство. Восточные тайны-с. Должно быть, этот пройдоха был в связи с теми кто предал визиря, и опасался, что его заберут с собой. Или ещё что.

— И что нам делать?

— Что и раньше — ничего. Они сейчас побурлят, да успокоятся. Смотрите на все это с юмором.

В тот же день, спустя несколько часов, в посольство явился посланник с просьбой (оформленой, разумеется, как требование) господину послу явиться на аудиенцию к его величеству султану. Пушкин вновь перевозбудился в желании раскусить всю подноготную быстро меняющейся ситуации. Я скучал.

Глава 21

Степан. POV

— Опыт мой, Александр Сергеевич, настойчиво указывает на простой и очень точный факт: у России нет друзей в Турции, и не может быть. Так, ситуативные союзнички. Не оттого даже, что они патриоты своей Порты, нет-с. Потому, что сами друг для друга они ничто иное как еда. Простая еда. Когда можно — жрут друг друга за обе щеки, аж от косточек хруст стоит. Но задумайтесь, если таким образом они смотрят на «своих», то как они могут относиться к другим? Мы тем более еда, глупые неверные, не способные понять и прикоснуться к великой мудрости — человек человеку завтрак, обед и ужин!

— Этот ваш опыт на основе Макарьевской ярмарки, ваше сиятельство? — заинтересовался Безобразов. — Не знал, что так много турок торгует в нижегородской губернии.

Мысленно я поперхнулся. Экая промашка. Заносит всё чаще, а гусар и рад подначивать.

— Нет, дорогой Пётр Романович, то на основе наблюдений за известными мне турками Петербурга и восточными народностями в целом. Не только в торговле. Ещё книги читал, размышлял, делал выводы…

— Ваши выводы, ваше сиятельство, подчас ценнее вашего опыта.

— Вам лишь бы шутить, Пётр Романович.

— Отнюдь. Опыт есть у многих, дело немудреное, наживное. Вот выводы — в них ваша сила, дорогой граф. Продолжайте, прошу вас.

Я дочитал до десяти и выдохнул. Временами этот человек невыносим.

— А что вы думаете о князе Варшавском? — вмешался Пушкин, видя мою заминку.

— О Паскевиче? — зачем-то уточнил я.

— Эка вы просто, граф, сразу видно, что сами сиятельство! — не унимался Безобразов, пребывая в прекрасном расположении духа.

— Что мне думать о его сиятельстве? Великий воин. Блестящий тактик и стратег. Открытый, честный человек.

— Слуга царю, отец солдатам, — подхватил вечный гусар, угощаясь оливками, — уж не о нем ли вы писали? Правда, в день Бородина князь не пал, да и не был тогда ещё князем. Но славу заслужил великую. Неужто действительно о нем? О батарее Раевского, которую все чаще называют редутом Паскевича. Ведь его дивизия там полегла, и пушки он лично устанавливал. Негромко говорят покамест, Раевские фамилия порядочная. Могут и голову открутить.

Я закатил глаза и про себя сосчитал до десяти. Сбивает с толку Пётр Романович. Что, однако, я знал о Паскевиче? Крайне немного. Биографию читал, разумеется, но зацепиться в ней было не за что. Практически идеал, как в строго военной сфере, так и более широко, как пример карьеры эпохи. С младших чинов до фельдмаршала. Герой 1812 года. Любимец Николая. Неуспех в Крымской можно было отбросить, Паскевич к тем годам был уже старик на покое по факту. В силе и соку всех побеждал: персов, турок, поляков. Что не так? Участвовал в суде над декабристами, так то такое. Во-первых, кто только не участвовал. Захвативший власть император проверял лояльность. Разбирался где чужие, где свои. Во-вторых, свежи воспоминания о братьях Нелидовых. Может быть, и декабристов того…следовало. Спесь у некоторых дворян поистине невероятная. Что-то, однако, меня смущало, но указать что именно, я не мог. В-третьих,…

— Данзасу он не нравится. — произнёс вдруг Пушкин.

А ведь точно! И об этом читал. Дескать, «наше всё» восхищался Паскевичем, но некоторые друзья поэта — не очень.

— Чем, Александр Сергеевич, позвольте полюбопытствовать?

Мне тоже стало интересно и я навострил уши. Паскевич слишком идеален в своей биографии. Талант и бескорыстие, ум и честность, ходячий эталон. Так бывает? Полный кавалер ордена Святого Георгия, обладатель всех четырёх степеней. Кроме него только трое могли этим похвастать. Однако, за что? За дело, разумеется. Врагов империи крушил.

— Сложно сказать. Данзас ведь пылкий словно порох. Не понравился ему Иван Фёдорович и всё тут. Я с ним спорил, в том числе письменно, — слегка покраснел Пушкин, — но ему хоть бы что. Смеётся. Представляете — попросил его сиятельство ответа на вопрос какова ширина рва перед турецкой крепостью, так Данзас лично спрыгнул в тот ров и медленно шагами измерил. Под турецкими пулями, что градом осыпали его. Иван Фёдорович указывал прекратить сию гасконаду, и просил и приказывал, но никак. Измерил и доложил-с.

— Дерзко.

— Странно.

— Вот-вот. Меня, признаюсь, покоробило. К чему такое? Но Константин Карлович настроен если не