Новая ситуация в развитии венгерско-югославских отношений возникла после XX съезда КПСС (14–25 февраля 1956 года). При всей непоследовательности в выявлении сущности сталинизма решения XX съезда дали мощный импульс реформаторским силам в странах советского лагеря, ведь критика тех или иных сторон тоталитарной системы, за которую прежде представители оппозиционно настроенной интеллигенции подвергались нещадным гонениям, вдруг получила неожиданную поддержку из самой Москвы. Что касается югославских коммунистов, то они связывали с XX съездом КПСС надежды на более решительную критику Сталина и, в частности, публичное возложение на него ответственности за разрыв советско-югославских отношений в 1948 году[281]. Ход съезда в целом удовлетворял многих из них, хотя хотели большего. «Если дела и дальше будут идти в этом направлении, то можно ожидать, что на следующем съезде будут открыто критиковать ошибки, допущенные во время Сталина», – не без иронии резюмировал в дни съезда свои ожидания один из югославских дипломатов, всё же назвавший XX съезд «качественным скачком» в развитии КПСС[282].

Надо сказать, что благодаря знаменитому закрытому докладу Хрущева в конце работы съезда с острой критикой «культа личности» итоги XX съезда даже несколько превзошли подобные ожидания. Некоторые факты, приведенные Хрущевым, независимо от его желания настолько сильно компрометировали всю систему, породившую беззакония, что югославские коммунисты, еще в марте получившие текст выступления Хрущева, так и не решились полностью его опубликовать, изложив в «Борбе» 20 марта только общие его положения. Полностью секретный доклад Хрущева был опубликован в Югославии только в 1989 году.

Официальный Белград был в целом доволен прозвучавшим в отчетном докладе ЦК КПСС XX съезду причислением ФНРЮ к социалистическим государствам. Впрочем, с югославской стороны открыто высказывалось и более скептическое отношение к съезду. Так, военный атташе в Будапеште Дробац говорил уже по окончании съезда советнику посольства СССР, «что, по его мнению, решения XX съезда КПСС только по форме отличаются от прошлых решений, а содержание их остается старым, поскольку во главе КПСС остались те же руководители, и что культ личности в Советском Союзе не изжит»[283]. Все-таки советское посольство в Венгрии еще в дни съезда имело основания констатировать: «в поведении югославских дипломатов заметно значительное изменение в сторону более дружественного и более любезного отношения к советским дипломатам»[284].

Наряду с Польшей движение с требованием демократизации существующего коммунистического режима весной 1956 года достигло наибольшего размаха в Венгрии. В марте и апреле на многих партийных собраниях, особенно в среде будапештской интеллигенции, звучала острая критика в адрес Ракоши и его окружения за неспособность и нежелание извлечь уроки из решений XX съезда, раздавались требования довести до конца реабилитацию жертв незаконных репрессий и, в частности, полностью пересмотреть дело Райка. Как отмечалось в советских дипломатических донесениях за март 1956 года, это дело крайне болезненно воспринималось многими членами партии: они не верили в виновность одного лишь Габора Петера и непричастность к неблаговидным действиям других руководителей ВПТ[285]. Особенно много вопросов в связи с Райком возникало в свете продолжавшегося сближения СССР и его союзников с Югославией: трудящимся непонятно, почему осенью 1949 года Тито именовали не иначе, как «цепным псом» американского империализма, а сегодня называют товарищем, – говорил советскому дипломату работник аппарата ВПТ[286]. Вопроса о корнях дела Райка не мог не задать Ракоши интервьюировавший его 21 марта корреспондент «New York Times». Первый секретарь ЦР ВПТ повторил дежурную версию о том, что его ввели в заблуждение махинации Берии, излюбленным методом которого было смешивать «правильные вещи» с клеветой[287].

Столкнувшись с непривычно резкой критикой, Ракоши был вынужден пойти на уступки – в конце марта, выступая на партактиве в Эгере, он признал полную несостоятельность обвинений против Райка и осужденных вместе с ним коммунистов. Вскоре после этого Верховный суд Венгрии провел юридическую процедуру реабилитации. Вместе с тем, желая оградить себя от ответственности, первый секретарь ЦР ВПТ решил сделать «козлом отпущения» одного из своих ближайших соратников, министра обороны в 1948–1953 годах Михая Фаркаша, действительно в немалой мере причастного к организации репрессий. Решением мартовского пленума ЦР ВПТ 1956 года была создана специальная партийная комиссия для изучения дела Фаркаша в связи с его непосредственным участием в фабрикации незаконных обвинений против Райка и многих других коммунистов, включая высокопоставленных военачальников, в 1949–1951 годах. Возглавивший комиссию руководитель будапештской парторганизации Иштван Ковач 30 марта доверительно говорил Ю. В. Андропову о намерении высших органов ВПТ «провести расследование дела Фаркаша как можно организованнее и не дать ему возможность переложить свою вину на т. Ракоши»[288].

После XX съезда КПСС задача дальнейшего сближения с Югославией, вовлечения ее в орбиту советского влияния продолжала считаться приоритетной на восточноевропейском направлении советской внешней политики. Поскольку межгосударственные отношения к этому времени не только вполне нормализовались, но приняли форму многообразного сотрудничества в различных областях (от экономики до культуры), на очереди был следующий шаг – установление тесных межпартийных связей между КПСС и Союзом коммунистов Югославии, что предполагало общность подходов к наиболее принципиальным вопросам мирового коммунистического движения. Между тем последовательная линия Югославии в активизировавшемся с 1955 года диалоге двух стран по-прежнему не давала Москве оснований для чересчур оптимистических прогнозов, когда вставал вопрос о пределах такого сближения. Режим Тито, с начала 1950-х годов проводивший активную и самостоятельную внешнюю политику, отнюдь не стремился поступаться своей независимостью. Настойчивое стремление Москвы к установлению более близких, по возможности союзнических отношений с Белградом вынуждало ее не только к поиску компромиссов, но и, до известной степени, к их концептуальному обоснованию. Концепция внутрилагерной политики подлежала определенной корректировке с тем, чтобы отразить своеобразие отношений как с великой дальневосточной коммунистической державой – Китаем[289], так и с относительно небольшой, но внешнеполитически значимой титовской Югославией. Надо было так адаптировать фразеологию XX съезда к внешней политике, чтобы она не только не помешала СССР сохранить завоеванные при Сталине позиции в Восточной Европе, но и позволила бы, если хватит сил, приумножить завоевания за счет возвращения ФНРЮ в советский лагерь. Формула XX съезда о многообразии путей перехода к социализму скрывала в своем подтексте решение именно этой сверхзадачи, уже сама постановка вопроса была в 1956 году актуальна, прежде всего, из-за невозможности подогнать под общий ранжир как китайскую, так и югославскую специфику; характерно, что и в отчетном докладе ЦК, зачитанном Н. С. Хрущевым 14 февраля, ссылка на Югославию содержалась как раз в разделе, где обосновывалось многообразие форм перехода к социализму[290]. Формальное упразднение Коминформа в апреле 1956 года также явилось не только отказом от отжившей свой век, неэффективной структуры, но не в последнюю очередь жестом доброй воли, адресованным Югославии, ведь в грубой антиюгославской кампании, развязанной Сталиным в 1948 году, именно Коминформ был, как известно, главным инструментом, а утратив после 1953 года подобную роль, он сразу же потерял свое прежнее значение. Кстати сказать, всего за 4 месяца до ликвидации Коминформа, 14 декабря 1955 года, Н. С. Хрущев на пресс-конференции в Дели говорил о целесообразности сохранения такой формы общения и сотрудничества компартий, как Коминформ[291]. Образовавшийся с ликвидацией Коминформа вакуум предстояло чем-то заполнить, найти новые формы советского контроля над Восточной Европой и коммунистическим движением, однако весной 1956 года в этом вопросе не было ясности, о чем свидетельствует хотя бы то, что во второй половине февраля 1956 года на совещании представителей компартий, прибывших в Москву в связи с XX съездом КПСС, обсуждалась идея создания вместо Коминформа ряда региональных объединений компартий (объединения компартий стран, строящих социализм, Коминформа западноевропейских стран, Коминформа северных стран, объединения латиноамериканских компартий, объединения компартий стран Юго-Восточной Азии и т. д.)[292]· От новой встречи с Тито ожидали прояснения некоторых концептуальных вопросов, касающихся будущей политики в отношении мирового коммунистического движения.