Визит югославского лидера в Советский Союз, длившийся более 20 дней (с 1 по 23 июня), был организован с большой помпой. Многотысячный митинг советско-югославской дружбы на московском стадионе «Динамо» 19 июня призван был символизировать полное преодоление взаимного недоверия. В угоду сближению с Тито в Москве готовы были даже пойти на существенные кадровые перестановки. Буквально в день приезда Президента ФНРЮ происходит «смена караула» на Смоленской площади – стопроцентного ортодокса и консерватора В. М. Молотова, упорно продолжавшего сохранять особую позицию в югославском вопросе, заменил более молодой, либеральный, конечно по кремлевским меркам, и мобильный Д. Т. Шепилов, имевший репутацию главного интеллектуала партии. С первых недель своего пребывания во главе МИДа он развил активную деятельность. Постоянные поездки нового министра за рубеж и его встречи с иностранными лидерами настолько резко контрестировали с дипломатическим стилем предшественника, что заставили политических наблюдателей во всем мире проводить аналогии с челночной дипломатией Дж. Ф. Даллеса. Несколько большая открытость внешней политики СССР способствовала укреплению советского влияния, в частности, в странах «третьего мира» – Москва в это время попыталась, и не безуспешно, разыграть восточную карту, сделать своим союзником активизировавшиеся после Второй мировой войны антиколониальные движения в странах Азии, а затем и Африки. Путь в «третий мир» также мог лежать отчасти через сближение с Югославией, ставшей в середине 1950-х годов одним из инициаторов движения неприсоединения, ведущего свои истоки от Бандунгской конференции 1955 года.

При всей серьезности приготовлений сверхзадача переговоров так и не была решена, более того, вопреки обилию фанфар визит лишь в малой степени оправдал ожидания. Осознавая экономическую выгоду сотрудничества с СССР[293], Югославия в то же время продолжала блюсти свой суверенитет, вновь, как и годом ранее на встрече в Белграде, отказавшись от заключения с СССР политического договора, ко многому обязывающего. Подписанная 20 июня Декларация о межпартийных отношениях была явно компромиссной со стороны КПСС, в ее основе лежал вариант, предложенный СКЮ. При утверждении ее на Президиуме ЦК КПСС было принято решение «сказать югославским товарищам, что мы не удовлетворены текстом декларации, но спорить не будем»[294]. Как бы там ни было, московская июньская встреча 1956 года ознаменовала собой определенную веху в дальнейшем сближении советского блока со страной, после 1948 года на протяжении ряда лет находившейся на положении «отщепенца».

Среди вопросов, поднимавшихся в ходе бесед, был и венгерский. Учитывая роль режима Ракоши в антиюгославской кампании прежних лет, не удивительно, что в июне 1956 года Тито прямо дал понять Хрущеву: пока у власти в Венгрии находится

Ракоши, желаемая Москвой нормализация венгеро-югославских отношений весьма проблематична. Принципиально не желая встречаться с Ракоши, Тито демонстративно для всех ехал в СССР не через Венгрию, а через Румынию, то есть окольным путем, не скрывал он своего отрицательного отношения к Ракоши и по приезде в Москву[295].

Надо сказать, что ко времени приезда Тито в СССР комиссией по «делу Фаркаша» был собран большой материал, раскрывающий непосредственное участие Ракоши в организации репрессий. Имре Ковач, постоянно информировавший Ю. Андропова о ходе работы комиссии, 7 мая снова заверил его в своем желании «смазать» роль Ракоши[296]. Однако в реальности в работе комиссии с самого начала негласно проявилась совсем иная установка: заготовленный ею компромат призван был при необходимости послужить и против первого секретаря. Более того, начиная с мая часть руководства ВПТ, осознавая крайнюю непопулярность Ракоши и его очевидную политическую обреченность, в интересах укрепления собственных пошатнувшихся позиций предприняла за его спиной первые, пока еще очень робкие попытки повлиять через посла Ю. В. Андропова на Москву и добиться признания ею необходимости кадровых перемен на вершине власти в Венгрии. Инстинкт самосохранения оказывался сильнее личной преданности вождю. Членам Политбюро, включая второго человека партии Э. Герё, все более приходилось свыкаться с мыслью о том, что ради спасения системы и своего положения в ней придется, очевидно, пожертвовать первым секретарем партии[297].

В атмосфере, сложившейся после XX съезда КПСС, мысль об устранении Ракоши путем «дворцового переворота» уже не была утопией – его позиции значительно ослабли. Так, под давлением Политбюро первый секретарь ЦР ВПТ выступил 18 мая на будапештском партактиве с непривычно острой самокритикой, публично, перед достаточно широкой аудиторией признав свою ответственность за «культ личности» и репрессии, были затронуты в этой связи и «ошибки», допущенные в отношениях с Югославией. Об ослаблении позиций Ракоши свидетельствовало и то, что он так и не смог поставить преград на пути следствия по «делу Фаркаша», чреватого крайне нежелательным исходом для него самого, как и не смог воспротивиться предварительному выдвижению кандидатур своих политических оппонентов Й. Реваи и особенно опасного для него Я. Кадара в Политбюро. Начав терять опору в лице своих ближайших соратников, чьи козни, конечно, не были для Ракоши секретом, он теперь видел главного союзника в Андропове и рассчитывал почти исключительно на поддержку Москвы. «Ракоши чувствовал надвигавшуюся опасность, судорожно искал выход, пытался советоваться с Москвой… неоднократно обращался за помощью к нашему послу в Будапеште Ю. В. Андропову, интересовался его личным мнением», – вспоминает В. Крючков, впоследствии председатель КГБ, а в 1956 году третий секретарь посольства СССР в Венгрии[298].

Когда внутри руководства ВПТ возник вопрос о доверии Ракоши и советское посольство должно было занять определенную позицию, Андропов, как уже отмечалось на страницах этой книги, однозначно продолжал связывать интересы Москвы с поддержкой первого секретаря ЦР ВПТ, воспринимавшегося им как гарант стабильности в Венгрии. Естественно, что его мнение отражало точку зрения советского руководства, упорно делавшего ставку на Ракоши, что подтвердилось и в ходе рабочей (в определенном смысле инспекционной) поездки в Будапешт члена Президиума ЦК КПСС М. А. Суслова как раз в дни пребывания Тито в СССР (7-14 июня)[299].