твою осмотрел бы, особенно Зал Реестров– Валуэр, помнится, говорил, что туда пускают посетителей. А ночью — нет уж, пусть без меня гуляют, я лучше высплюсь…

Я пожал плечами.

— Хозяин-барин, хочет живёт, хочет — удавится. А я с твоего позволения тоже сойду на берег, только попозже. Есть у меня там одно дельце.

Это, что ли, твоя сахарная вдовушка? — мой собеседник ухмыльнулся. — Что ж, дело хорошее. Только смотри не у неё в будуаре– с утренним бризом выходим, мастер Валу сказал…

— Разберусь. — буркнул я. — На всякий случай, рацию с собой возьму, если просплю — вызовешь, разбудишь.

Пётр хохотнул.

— Представляю реакцию твоей пассии, когда чёрная коробочка на столике рядом с постелью вдруг зашипит и заговорит! Не боишься, что тебя больше на порог не пустят?

— А вот это уже не твоя забота. — сварливо отозвался и я пошёл в каюту. Перед тем, как сойти на берег, следовало принять кое- какие меры предосторожности — подобрать платье понеприметнее, изменить внешность. Всем необходимым для этой процедуры я запасся на Земле, в Петрозаводске, в магазинчике, торгующем театральными принадлежностями. И даже успел немного попрактиковаться, накладывая грим, приклеивая фальшивые усы и силиконовый шрам во всю щёку. Пустяк, конечно, квалифицированного, опытного соглядатая подобный камуфляж не обманет, но его вполне достаточно, чтобы ввести в заблуждение случайно встреченных знакомых — а ими за время своего пребывания в Зурбагане я успел обзавестись в немалом количестве.

Рацию я, конечно, брать с собой не стал, незачем. Но Пётр волновался напрасно — ночёвка на берегу не входила в мои планы. Я собирался вернуться на «Квадрант» ещё до полуночи, но… перефразируя известную мудрость — мужчина предполагает, а женщина располагает. Мы с Тави не виделись почти месяц,изрядно изголодались — и неудивительно, что, оказавшись в её постели, я напрочь потерял чувство времени. А когда страсти слегка улеглись, и она, уютно устроившись у меня под боком, стала тоненько посапывать в подушку — я взглянул на часы и обнаружил, что опаздываю против установленного самим собой срока, по меньшей мере, часа на два.

Проще всего было бы тихонечко выбраться из постели, наскоро одеться и покинуть дом на Мортирной, оставив его владелицу досматривать сладкие сны. Но… до такой степени нравственного падения я ещё не дошёл — а потому поцеловал мою пассию в обнажённое плечико, пощекотал пальцем розовое бархатистое ушко. А когда она открыла глаза, стал шёпотом клясться в вечной любви и обещать, что скоро, недели даже не пройдёт, вернусь — вот только разберусь с одним наисрочнейшим делом…

Честное слово, лучше бы я сбежал, наплевав на этические соображения, и будь что будет! Думаю, любой представитель мужского пола (во всяком случае, достойный называться таковым) может угадать, что тут началось. Шторм, ураган, торнадо, сопровождающееся слезами уговорами, претензиями — и угрозами расстаться навсегда. Катаклизм утих только к утру, когда небосвод посветлел, последние звёзды растворились в синеве на западе, на улицах застучали колёса повозок крики первых молочниц. Тави успокоилась — а может, притомилась вываливать на меня ушат за ушатом обвинения в гнусном к ней отношении и преступном невнимании, вытерла слёзы и заявила, что ничего другого в общем, не ожидала — знала, на что шла, когда пошла на близость с мужчиной подобного рода занятий. Я дождался кофе (Тави варила его сама, горничную она всегда отпускала в ожидании свидания) поцеловал свою пассию в щёчку — и покинул гостеприимный дом, унося во внутреннем кармане куртки её прощальный подарок — плоскую оловянную фляжку с серебряной крышечкой-стопкой, наполненную, если верить Тави, наилучшим коньяком.

На улицах было ещё немного народу — упомянутые уже ручные повозки молочниц, дворники шаркали своими мётлами, провожая меня недоумёнными взглядами — и не спится же в такую рань… Я шагал по мостовым, беззаботно помахивая тросточкой и предвкушал, как, вернувшись на «Квадрант», немедленно завалюсь в своей каюте на койку. Нет, пожалуй, лучше будет отправиться на «Клевер». Старина Валуэр наверняка вспомнит о том, что он по-прежнему мой наставник в нелёгком ремесле Лоцмана и вызовет к штурвалу, стоит судам сняться с якоря; я же намеревался проспать весь переход через Фарватер до Бесова Носа, а для этого следовало заранее найти подходящее местечко. У Врунгеля наверняка найдётся для меня свободная койка, а старой моряцкой истины — «если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте» — никто не отменял ни на Земле, ни во Внешних Мирах, не здесь, в Зурбагане…

Я столкнулся к ним в одном из узеньких, извилистых переулков, соединяющих центральные кварталы Зурбагана с Верхним Городом. Столкнулся — и сразу, с первого взгляда узнал того самого типа, который шпионил за мной во время моего второго визита в Зурбаган. Тогда, помнится, я оторвался от него на полквартала, нырнул в подходящую подворотню, а когда шпик неосмотрительно сунулся туда за мной — и получил рукояткой ножа сперва в солнечное сплетение, а потом и по затылку, отчего рухнул без сознания.

Видимо, тех кратких мгновений, когда мы оказались лицом к лицу в узеньком проулке, хватило, чтобы этот тип (соглядатай? Сыщик? Шпион?) меня запомнил — и запомнил крепко. Встретившись со мной взглядом, он замер на секунду — за которую на физиономии его успели смениться выражения удивления, недоверия и страха, -издал невнятный звук, развернулся и, спотыкаясь, кинулся наутёк.

Видимо, сработал тот самый инстинкт, о котором говорили герои фильма «берегись автомобиля» — я, не раздумывая, кинулся за ним следом. Прохожих видно не было; он свернул за угол, потом ещё, сделал попытку перепрыгнуть через пустую корзину, брошенную кем-то посреди переулка — и с грохотом свалился, запутавшись ногами в ручке. Вскочил, обернулся ко мне- на лбу кровоточит ссадина от близкого знакомства с мостовой, в руке угрожающе сверкнул длинный, узкий клинок, который он неведомо когда успел извлечь из своей щегольской тросточки. Присел на полусогнутых, угрожающе ощерился — и, сделав длинный выпад, попытался пырнуть меня в печень.

Он промахнулся совсем немного. Угоди острие на пару ладонь левее — тут-то мне и конец. Но нет: клинок металлически звякнул обо что-то, бок обожгла острая боль. Я крутанулся на каблуках, разрывая дистанцию, и выдернул из-за пояса «ка-бар». Противник отпрыгнул назад, отводя руку со стилетом назад, для нового удара —