Он искренне засмеялся.

— Поверь, не жду. И вообще эти вещи занимают слишком мало места в моей жизни, чтобы уделять им такое внимание.

— А, это ты хочешь сказать, что я слишком много о них думаю.

— У меня не было такого намерения, но если уж мы об этом заговорили… Не стану отрицать. Мне действительно кажется… Мне может показаться, что ты уделяешь им слишком много времени.

— Можно ли уделять слишком много времени любви?!

Он снова покраснел и ответил каким-то совсем иным тоном:

— Любви можно отдать всю жизнь.

Даже странно, что этот Ромек с его красотой такой серьезный. Я присматривалась к его профилю. Есть в нем что-то от Савонаролы. Классические линии лба, носа, подбородка и какое-то непримиримое выражение лица. Он мог бы быть жестоким. Если бы не любил меня, я наверняка его боялась бы. Странно все же, какую большую власть может дать чувство. Я сидела рядом с ним и говорила ему досадные и неприятные вещи, зная, что ничто мне не угрожает, что одна моя улыбка, одно прикосновение руки могут сделать его счастливым.

— Жизнь была бы очень скучной, — сказала я, — если бы я смотрела на нее твоими глазами.

— Скучной? — удивился он. — Я вовсе не скучаю.

— Ты относишься к ней слишком серьезно.

— Так, как она того заслуживает.

— Совсем не заслуживает. В том-то и дело, что не заслуживает. Ты, например, знаешь, что такое приключение?

Он пожал плечами.

— У меня было много приключений.

— Сомневаюсь. Во всяком случае, ты наверняка ничего не сделал, чтобы они случились с тобой. Все у тебя должно быть запланировано и предусмотрено. По крайней мере то, что является осознанным. Какая-то убийственная последовательность.

— Я тебя не понимаю.

— Да очень просто. Ты всегда знаешь, что сделаешь. Знаешь, что и зачем.

— Я думаю, каждый знает, что и зачем он делает.

— Вовсе нет. Тот, кто знает, в чем вкус жизни, любит чувствовать себя, как лодка без руля на волнах.

— О-о-о… То есть куда ветер занесет?

— Нет. Общего направления можно придерживаться. Но некоторые отклонения просто необходимы, чтобы уберечь нас от скуки.

Ромек прикусил нижнюю губу. Это еще больше подчеркнуло упрямое выражение его лица.

— Прошу прощения, Ганечка, что я не умею быть забавным товарищем, — сказал он. — Прости, что тебе со мной было скучно. Если позволишь, я здесь сойду. Именно к этому фотографу мне надо по одному делу.

Я засмеялась.

— Неправда. Никуда тебе не надо, и вовсе ты не скучный. Или точнее, твоя скучность довольно забавная.

Он посмотрел на меня почти с ненавистью.

— У тебя очень оригинальный лексикон.

— Спасибо за комплимент.

— Это вовсе не комплимент. Как раз наоборот. Что за странный способ делить людей на две категории: скучных и забавных?

— А какие есть другие категории?

— Да боже мой… Выдающиеся, ничтожные, толковые, этичные… Тысячи определений.

Меня немного уязвило это замечание.

— Ты хочешь этим сказать, что мои категории поверхностные?

— Я хочу сказать, что ты не удосуживаешься вдуматься в проблемы глубже.

Я окинула его ироническим взглядом.

— В проблемы?.. Ты действительно считаешь, что ты для меня проблема?

Он густо покраснел и буркнул:

— Я не говорил о себе.

— А я говорила о тебе. Я очень люблю тебя, мой милый, и даже не скрываю этого, но ты не представляешь для меня никакой проблемы. Я вижу тебя насквозь. Знаю, как свои пять пальцев…

— Не слишком ли ты самоуверенна в своих оценках?

— Нет, не слишком. Ты весь сделан из одного материала. Если и были в тебе какие-то примеси, ты постарался от них избавиться.

Он задумался и ничего не говорил. Лишь после долгой паузы сказал:

— Не знаю. Может, ты права. В таком случае я действительно скучен тебе.

— Вовсе нет, — запротестовала я. — Просто я хотела бы, чтобы ты немного изменился.

Он посмотрел на меня испуганными глазами.

— Изменился?

— Ой, ты невозможно серьезный. Неужели ты никогда не совершил ни одной глупости?

Он подумал и сказал:

— Совершил. Один раз.

— Ты поражаешь меня.

— Один раз — когда, узнав тебя, не бежал куда глаза глядят…

Хорошо сказал. Это уже заслуживало награды. Я сняла перчатку и легонько погладила его по щеке. Он действительно очень смешной. Отшатнулся так, будто я прикоснулась к нему раскаленным железом. Ну что ж, это даже интересно.

— Прости, — сказала я, — я не хотела сделать тебе неприятно…

Он сидел, стиснув зубы, и на его щеках под натянутой кожей заходили желваки. Не много я знаю мужчин, которые могли бы сравниться с ним красотой, той по-настоящему мужской опасной красотой. Он прекрасно владеет собой, но его любовь должна быть как буря, как ураган. Сколько исступления скрывается под этим кажущимся спокойствием!

Однако я хорошо сделала, что не вышла за него замуж. Он был бы прекрасен на некоторое время. Но навсегда, на каждый день, это было бы слишком однообразно. А к тому же и опасно. Я отчетливо почувствовала, что боялась бы его. Он не оставил бы мне ни минуты, незаполненной собой. Такая жадность должна привлекать и наверняка привлекает к нему не одну женщину, однако а lа lоnguе это было бы мукой. (Длительное время (франц.).)

Как ему все это объяснить? Мужчины такого душевного склада не способны понять чего-то такого, что не является пожизненным, окончательным и бесповоротным. Он не признает ничего, кроме собственных принципов. А как хорошо очерчены у него ноздри, как они едва заметно раздуваются! И меня вдруг охватило непреодолимое желание поцеловать его. Крепко, прямо в губы.

Санки миновали последние здания. Дорога была пустынна. Как трудно иметь дело с таким высоким мужчиной, который и не думает наклониться, чтобы облегчить тебе задание! Мне ведь нелегко тянуться к нему. А хотелось мне ужасно. Я просто-таки непременно должна его поцеловать.

Но на то и существует изобретательность. Я уронила перчатку справа от себя, где-то между меховым покрывалом и сиденьем. Чтобы достать ее, ему пришлось перегнуться через меня. И вот его щека оказалась у самого моего лица. Достаточно было легкого движенья головы, чтобы коснуться губами уголка его глаза. Я сделала это очень осторожно и сразу же отклонилась, опасаясь, чтобы он снова не отшатнулся и не выбил мне зубы. Моя осмотрительность не была напрасна. Я вовремя избежала опасности. Что касается Ромека, то он от испуга выпустил перчатку, которую ему только что удалось поднять. Это небольшое происшествие освободило меня от каких-либо объяснений. Пришлось остановить лошадей, и кучер побежал за перчаткой.