У Фомы не было ни малейших сомнений в том, что это за люди. Один сборщик, два солдата. Десять носильщиков. И наконец, двое проводников, людей самой низшей касты. Два смертника, два живых миноискателя. Они-то и шли впереди автоматчиков, обходя укрытие справа и слева. А громче всех протестовал случайно выхваченный из колонны носильщик – почему ему досталась та же роль? Почему ему, а не другому?

Как всегда.

В наказание за строптивость его и поставили в центр.

Автоматчик справа был ближе других. Подпустив его шагов на семьдесят, Фома послал пулю в песок перед его ногами. Убивать без крайней нужды он не собирался.

Ответом была длинная очередь. Еще секунда – и автоматчик спрятался за проводника. Возможные ловушки по сторонам волновали его теперь куда меньше.

– Вот ведь гад, – удивился Фома вслух, выцеливая ногу автоматчика выше колена. Ему все еще не хотелось убивать. Рану, нанесенную мелкокалиберной пулей в мякоть, как правило, нетрудно вылечить. Даже на Плоскости.

Авось это их образумит.

Он положил пулю точно. А спустя каких-нибудь пять минут пожалел, что не целил в голову. Из такого прекрасного укрытия можно было в пять секунд снять всех троих автоматчиков!

С хаотичной пальбой по валунам, с руганью вся кодла отступила к тропе, причем один серьезно хромал, вопил громче всех и расстрелял весь рожок.

Затем они широко разошлись, отрезая окольный выход на тропу. На двухстах метрах пистолет был бесполезен – и никаких шансов сократить дистанцию. По открытому-то месту! Положат вмиг. Оставалось одно: уходить назад, удаляясь от тропы, прикрываясь валунами до последней возможности и надеясь, что эти трое не профессионалы, а так, мужики с оружием…

А еще через минуту на тропе грохнуло, засвистело, и в мутном небе начали с треском расцветать букеты. Очень красивые, веселенькие. Похоже, здесь было принято вызывать подмогу китайским фейерверком.

Прошел день, и прошла еще одна светлая «ночь», прежде чем он бросил оружие на песок. Больше суток Фома уходил от облавы, петляя, кружа и временами отстреливаясь. Очень скоро он понял, что за него взялись всерьез, и больше не стрелял по ногам. Он спасал свою жизнь и не считал чрезмерной платой за нее жизни каких-то чужаков. Подстрелить удалось только двоих – загонщики не рисковали зря. Любой стрелок мог бы гордиться попаданиями в ростовую мишень на несуразной для пистолета дистанции.

В него тоже стреляли, но больше как раз по ногам. Нетрудно было догадаться: кто-то из имеющих право отдавать приказы распорядился брать живьем.

Пули расплескивали песок. Одна оцарапала колено. Другая, пущенная чересчур высоко, пробила навылет рюкзачок и разнесла вдребезги бинокль, по счастью, не задев детонаторы «карманной артиллерии». Чуть позже, зажатый в скалах, он уже подумал, что все, крышка – и чудом прорвался, истратив все четыре гранаты. Один раз ему даже удалось навести преследователей на скопище ловушек – и черный провал сглотнул наиболее настырного, а остальные отступили.

Просочиться бы в свой феод! Пусть бы облава продолжалась и там – на здоровье! У себя дома любой феодал, держа в памяти приблизительное расположение ловушек и рискуя по-умному, за час-два уполовинит число загонщиков, а остальные крепко призадумаются. Уже не над тем, как словить беглеца, а как бы самим унести ноги. Не зря говорят, что дома стены помогают. Стены феода – неизвестные чужакам гиблые зоны.

Но здесь чужаком был он сам. Трижды лишь чудом удавалось избежать ловушек. Сам не понял, как успел выскочить из горячего вихря, не вдохнув раскаленного, как в домне, воздуха. Не сгорел, не задымился даже, а несколько ожогов первой степени – чепуха. Как всегда, как везде, ловушки не распределялись равномерно по площади. Сравнительно безопасные места сменялись жуткими «минными полями», сильно тормозящими продвижение. Не будь их, он наверняка спасся бы.

Но даже с ними Фома почти подобрался к границе своих владений, хотя оторваться от погони все-таки не сумел. Здесь уже лежали владения Губайдуллина, а не Перонелли. Бывший феод бывшего феодала. Больше десяти лет назад Фома побывал один раз в этих краях. Слишком давно, чтобы помнить невыразительный ландшафт. Что уж говорить о ловушках…

И все-таки он почти вырвался. Меж двух обширных полей зыбучего песка тянулся узкий и длинный перешеек. Форма и цвет песчаных волн многое скажут внимательному глазу. Проход казался безопасным.

Он и был таким. Ни одной ловушки, даже ни одной подлянки не встретилось Фоме до тех пор, пока он, уже торжествуя победу, не налетел с размаху на прозрачную стену.

Незримая твердь!

Даже не ловушка – просто невидимая преграда.

Борька нашел одну такую недалеко от оазиса Гвидо. Но та напоминала круто изогнутый арочный мост. Из-за крутизны взобраться на нее было трудно, зато никто не мешал соскальзывать сверху на заду, как с горки. Борька так и делал, вопя от удовольствия. Фома же раза два или три использовал незримую твердь, чтобы осмотреться с высоты. Ни на что более полезное она была не годна.

Скользя ладонями по твердому ничто, он прошел влево до границы зыбучих песков, затем так же вправо. Попрыгал там и сям, надеясь достать до верха.

Напрасно. На ощупь невидимая поверхность напоминала гладкое – не ухватиться – стекло. Выстрел не оставил выбоины, а на песок упала сплющенная пуля. Для подкопа не хватало времени, да он, наверное, и не принес бы результатов.

Без сомнения, его нарочно пытались загнать в эту мышеловку! И он радостно купился, поверив, что еще самую малость, еще совсем чуть-чуть…

Да и кто бы не поверил.

Преследователи – их было много – надежно перекрыли выход из западни. Они могли срезать беглеца первой же очередью, а у него не оставалось даже шанса прихватить с собой на тот свет хоть одного из них. Ему орали в рупор то, что он понимал и сам, – каюк и амба. Тогда он бросил пистолет на песок и стал ждать.

Избили его несильно, и Фома понял почему, когда его вели, скрутив за спиной руки. Был приказ доставить живым, и загонщикам, превратившимся теперь в конвойных, естественно, не хотелось тащить на себе полубесчувственное тело. Куда спешить, у этого тела все еще впереди. Этому телу не позавидуешь…

Зато его с охоткой подбадривали прикладами в спину.

Шли долго, цепочкой. Иногда меняли направление, обходя опасные места, иногда останавливались и ждали, выпуская вперед тщедушного мужичонку – проводника. Тот обильно потел, выражал взглядом животный ужас, лопотал на пиджин-рашене, но всерьез перечить не смел. Находить ловушки по косвенным признакам он не умел, чутья был лишен – словом, смертник. Впрочем, когда он ничтоже сумняшеся ступил на явный зыбун и с воплями начал погружаться, ему бросили веревку. Кажется, во владениях короля ничего не пропадало даром, включая человеческий материал.

Часа через три сделали привал. Пленнику разрешили сесть на песок. Ближайший конвойный долго, напоказ, отвинчивал колпачок фляжки, долго, с наслаждением пил, дергая кадыком и булькая, а потом долго завинчивал колпачок. Фоме воды никто не предложил.