* * *

Большая часть наших занятий тратит нас. Тратит жизнь – безвозвратно. Только одна вещь (о второй пока не скажу) не проматывает, не тратит жизнь, а наращивает её.

Это путешествие. Оно выпрямляет взгляд, расширяет вдох, делает тебя иностранцем – не столько «людей посмотреть», сколько себя со стороны.

Жить дома и только дома – значит, всегда быть равным самому себе: полное счастье, неподвижнее которого лишь полная смерть.

После всех заграничных диковин Одиссей, увидев, как зеленеет и увядает его скромная Итака, расплакался. Он её покидал, чтобы вернуться. «Хочешь, я буду твоей Итакой?» – сказала мне самая лучшая женщина.

…Тогда он включает телевизор и слушает интервью со столетней жительницей то ли Нижних Серёг, то ли Верхней Синячихи. Одним словом, тот же захолустный Гилдфорд, но грязь по колено и ни одного чайного магазинчика.

Целый век её никто ни о чем не спрашивал, не интересовались. А тут на сотый день рождения – с микрофоном и телекамерой: «Как вы жили, бабушка?» – «Хорошо жила, всё работала». – «А где бывали? Много в своей жизни ездили?» (Журналистка, судя по загару, только что с Мальорки или Шарм-эль-Шейха.) – «Ездила-то много… – она легко, по-девчачьи вздыхает. – А бывала всего в двух городах, в Екатеринбурге да Свердловске!»

Надо было прожить лет сто как минимум, чтобы так вздохнуть.

А допустим ещё такой вариант. Ему на фиг не нужен никакой апрель – слово по-телячьи нежное и мокрое. Он предпочитает зимнюю самодостаточность. Вам нравится зависеть буквально от всего? Вот и ему тоже. А тут любое хотение – зависимость. Много хотений – тотальная зависимость.

Ладно, допустим. А в этот момент по электронной почте объявляется один пафосный германец, который желает заключить договор, сулящий тебе гору денег. Больше, чем гору, извините, он предложить не может, но гору – всю, до копеечки! Хорошо, будем скромны, удовольствуемся горой. Кое-кто уже мысленно конвертирует и следит за курсом. Тут немец пафосно затихает и больше месяца молчит как рыба об лёд. Что ж нам теперь – войну с Германией объявлять?

Ладно. А в этот момент одна безмерно любимая особа где-то носится, как пуля в стакане, за три тысячи километров, вместо того чтобы плавно ходить и двигаться. А потом, с присущей ей внезапностью, выходит на связь и передаёт срочную весть: в результате утренней беготни у неё там в лифчике всё вспотело! Вторая новость касается гладких прозрачных чулок дымчатого цвета. Потому что если он такой самодостаточный, то ничего не остаётся, как прельщать непосредственно в чулках. А кто сказанул открытым текстом: «Чтобы его соблазнить, ей достаточно было разуться»? Кто-кто. Он же и сказанул! А теперь, блин, в итоге вместо зимней сдержанности – одна только влажность и нежность. Апрель, скромно выражаясь.

А в этот момент опять, как из кустов рояль, возникает тот немец с денежной прорвой, которому после месячной паузы уже не терпится. Но для полного счастья ему нужен пакет документов. В первую очередь – автобиография. Хорошо, нам не жалко. Пишем всю правду-матку: «Родился в такси…» Уточняем: «…в прошлом веке, невзирая на Карибский кризис». Что там ещё стряслось? «В четырнадцать лет увлёкся живописью, кинематографом, курением сигарет и женщиной вдвое старше его…»

Кстати, насчет денег. Если бы он сочинял рекламу для банка, он бы написал, что все финансы, какие есть и каких нету, он положит на мягкий такой, бархатный депозит, будет их там холить, за ушком чесать и откармливать.

А на самом деле он молча рванёт в Венецию, в любимый свой Лондон, в Голландию к Яну Вермееру (это не реклама турфирмы!), но сначала – уже четвёртый, кажется, раз – в Аравийскую пустыню, которая лишь для того и существует, чтобы давать понять: ничего нет вкуснее простой, негазированной воды из ледяной бутылки и поцелуя в горячую ключицу. И совсем бесстыдная роскошь: притащить в отель с арабского рынка арбуз калибра водородной бомбы, уложить в холодильник, где он впадёт в состояние красного льда, потом выйти в 50-градусный жар и кормить лисичку с ножа этим сладким ледяным мясом.

Ладно. А в этот момент он идёт к умывальнику зубы чистить пастой «Аквафреш» с дизайном российского флага, хмуро косится в зеркало и говорит с полным ртом. «Все люди как люди, – говорит, – а я красив, как Бог!», имея в виду подглазья хуже гражданской войны и помятость, никогда не тронутую лимфодренажем (это не реклама косметологии!). Ну что ж. Бывают и такие существа – на лицо ужасные, добрые внутри. А он, по своей доброте, иногда всех бы поубивал!

Тут SMS-ка прилетает секретная, на двух языках: «Solnyshka moj! Dobra utra! A DAVAJ ZHIT’ DRUG DLJA DRUGA – TIPA MY S TOBOJ MAFIJA!!» Тоже, кстати, сильная мысль.

Вчера легко обходился без завтрака. Сегодня влекут к себе со страшной силой: йогурты, яблоки, водка-селёдка, фаршированные перцы, пельмени с уксусом и борщ – одновременно.

Клинический апрель, мягко выражаясь. На неприличный вопрос «Чего ты хочешь?» он скромно отвечает: «Всего».

Александр Сергеевич, мне стыдно,

Что я был в Париже, а вы – нет.

Александр Кушнер. Письмо

Париж – как девка… Издалека она восхитительна, и вы не можете дождаться минуты, когда заключите её в объятья… Но через пять минут вы уже чувствуете пустоту и презрение к самому себе. Вы знаете, что вас обманули.

Генри Миллер. Тропик Рака

Париж учил меня обманывать. Сперва он накормил меня бальзаками и мопассанами, которых я, пятнадцатилетний, глотал безостановочно, полными собраниями, «как заведённый, взасос». Попутно он впаривал в мою садовую голову, что ничего нет главнее любви. И если вообще существует Бог, то его общегражданское имя – Любовь. Причем под Любовью деликатно подразумевался дико изящный «лямур», то есть маленький такой пикантный «лямурчик», убойно пахнущий мускусом, пудрой, помадой и, может статься, слегка – любовным потом. А раз на свете столько соблазнов и красот, то «лямуров» может (и должно быть) много! Что вовсе не исключает одной «правильной» Любви – огромной и чистой, как вымытый в ванне слон.

Допустим, у вас есть чудная возлюбленная Лаура де Берни – такая скромная благоухающая «Лилия долины», которая хранит вам пожизненную лебединую верность, пока вы покоряете Париж. И вы, типа, тоже храните. Но есть ещё и герцогиня д’Абрантес с бело-мраморными плечами и полезными светскими связями. Есть «гибкий, податливый стан» рыжеволосой аристократки Анриетты де Кастри. А ещё – сексапильная умница-англичанка Сара Лоуэлл. А ещё – интимная встреча в Женеве… А ещё – «полная свежая особа» госпожа Бреньоль… И, конечно, в тесных промежутках между будуарами, между воровскими трениями тел, надо успеть накатать письмо виртуальной супруге Эвелине Ганской: «Дорогая, не волнуйся, я люблю тебя и веду себя как правильный мальчик!»

И как прикажешь теперь уталкивать это всё в один флакон? Причем вкупе с тем большим и чистым, только что из ванны… А вот как. До ужаса романтичный классический Париж придумал классную отмазку. Изменяй сколько влезет, с чистой совестью. Но только при одном условии: «Ты будешь последняя свинья, если твоя любовь об этом узнает!»