«Вьюноша» стоял и никого не трогал, вносил, как и полагалось хипстеру, пометки в записную книжку «Молескин», но Татарников безошибочным нюхом учуял классового врага. В самом деле, можно ли себе представить двух более разных существ, чем пьяный опустившийся бомжара, бывший «афганец», курящий сигареты марки «чужие», создающий картины буквально нутряной кровью, как Ван Гог, и богатенький мальчик, балующийся искусством, у которого «не был, не принимал, не участвовал» на лбу написано?

Бедненький мальчик слабо отмахивался от Татарникова кулачонками и жалобно озирался, не понимая, за что ему досталось и почему он, такой нежный, должен все это терпеть. Он уже полез в карман за мобильником, хотел вызвать милицию, но Борис ловким ударом выбил телефончик у него из рук. Тот отлетел, и в начавшейся давке кто-то наступил на хрупкую игрушку ногой.

Тут подлетела Этери и отважно растолкала дерущихся. Обиженного «вьюношу» в залитой кровью оксфордской блузе – Борис успел-таки пустить ему юшку – увела какая-то девочка. Этери принялась успокаивать почтеннейшую публику, а Катю попросила увезти Бориса.

– Сейчас я шоферу позвоню, он машину подгонит, я тебя умоляю, отвези его, куда скажет. Водитель тебе поможет, все будет нормально. А меня ты по гроб жизни обяжешь.

– Да ладно! – отмахнулась Катя, пожарным захватом взвалила на плечо внезапно присмиревшего Татарникова и поволокла его к выходу.

Этери сдержала слово: у выхода их уже дожидался универсал «Инфинити», водитель предупредительно распахнул заднюю дверцу и помог загрузить внутрь впавшего в полусон художника-бунтаря. Катя села рядом с водителем и вдруг спохватилась:

– Я же адреса не знаю! Его теперь не добудишься.

– Я знаю, – успокоил ее водитель. – Картину сюда волок на этой машине. В салон не поместилась, пришлось на крышу крепить.

В ту пору, когда Татарников познакомился с Катей Лобановой, устроился он, можно было сказать, по-королевски: сторожил чужую мастерскую на Верхней Масловке, пока ее хозяин писал этюды на вилле Абамелек[10]. Мастерская была великолепна: огромное помещение, водопровод, туалет, освещение прекрасное, все условия. Кате, если бы ее сюда пригласили, такая мастерская заменила бы всю виллу Абамелек. Борис принял перемену участи как должное и, особо не заморачиваясь, жил, как жил везде и всегда. Ему было все равно. Чекушка есть, курево есть – и на том спасибо.

Водитель привез Татарникова и Катю на Масловку. Катя с трудом растолкала заснувшего художника. Он вылез из машины, покачиваясь и лихорадочно шаря по многочисленным карманам в поисках очередного мерзавчика. Неужто ни одного не осталось? Быть того не может! Наконец нашел один.

Глотнув живительной влаги, Татарников вроде уяснил, что он уже дома. Но еще надо было подняться на лифте и попасть в мастерскую. Так, ключи вроде есть…

– Вы поезжайте, – сказала Катя шоферу, – теперь уж я справлюсь.

Шофер уехал, а Катя, отобрав связку, отперла ключом-магнитом дверь подъезда и осторожно завела качающегося Бориса в лифт. Они поднялись на последний этаж, и опять Кате пришлось отпирать: Борис отнял было у нее ключи, но никак не мог попасть в замочную скважину. А замки попались замысловатые, капризные, Катя таких и не видела никогда. Двадцать минут билась, пока Татарников, слегка оклемавшись, не пришел ей на помощь.

Внутри пахло так, будто где-то тут издох скунс, изрядно помучившись в агонии и выпустив напоследок все накопления анальных желез. Идя на запах, Катя обнаружила протухшие остатки какой-то еды, завернутые в газету. Ни о чем не спрашивая, она вихрем кинулась убирать.

Художнические мастерские занимали весь верхний этаж дома. Катя разыскала в ванной пластмассовое ведерко, набрала воды… Моющие средства пришлось тайком позаимствовать у соседей, но Катя решила, что в худшем случае, если ее застукают на месте преступления, она стоимость деньгами возместит.

У Бориса не было ни швабры, ни половой тряпки… Катя нашла облезлый веник. Ну, чем богаты… Тряпку она, ни о чем не спрашивая у хозяина, соорудила из старой, потерявшей всякий вид футболки.

К счастью, нашелся в мастерской мешок из-под пятидесятикилограммовой упаковки сахара, уже на треть заполненный мусором. «Мертвого скунса» она запихнула в полиэтиленовый пакет и бросила в мешок.

Попыталась открыть окно, но у нее ничего не вышло: к окну был прилажен сложный импортный запор на шарнирах, который Борис, не желая возиться, сломал напрочь еще до Катиного появления. Теперь окно открывалось только грубой силой.

Борис тем временем растянулся на надувном матраце. Катя растолкала его.

– А? Чего?

– Открой окно.

– Окно? А зачем?

Но он был послушен, как ребенок. Ему велели? Встал и открыл окно.

– Ладно, можешь спать дальше, – сказала ему Катя, – теперь я сама.

Остатками веника Катя вымела мусор, отломанный кусок оргалита приспособила под совок. Осторожно, по одной, отодвигала прислоненные к стенам картины. Потом вымыла пол. Борис больше не лег, сел на заляпанный высохшей масляной краской стул и смотрел на нее, хлопая глазами, но среагировал, только услышав звон бутылок.

– Эй, я их сдаю!

– Не возьму я твои сокровища, не бойся.

Но Катя обтерла бутылки, перебрала по одной – их было несколько десятков! – и переставила на чистый, уже вымытый участок пола, а сама вымыла то место, где они были свалены раньше.

Стояла зима, с открытым окном в мастерской стало холодно, зато свежо. Приятно пахло свежевымытым полом, влагой, лимонной отдушкой. Свежий воздух вконец отрезвил Бориса.

– Эй, ты чего наделала? Теперь подумают, что тут и вправду люди живут!

– Ничего, ты скоро все опять загадишь.

Он улыбнулся ей. Хорошая у него была улыбка – неожиданно обаятельная плутовская улыбка нашкодившего мальчишки. У Кати сердце сжалось, когда она увидела эту улыбку на пропитом, изборожденном глубокими морщинами лице молодого старика.

Он поднялся со стула и пошел на поиски следующей бутылки.

– Ты все мои заначки переворошила.

– Я ничего не трогала. Вон – что нашла, все стоит. – И Катя указала, куда она составила обнаруженные непочатые бутылки.

– Не-е-ет, так не пойдет. Я их с умом прятал. Ты что ж хочешь, чтоб я все сразу вот так, – он округло повел рукой по воздуху, словно обнимая все бутылки разом, – взял и выпил?

«Лучше б ты вообще не пил».

Этого она не могла сказать вслух.

Зато нашла бельевой шкафчик.

– Нет, я хочу, чтобы ты вымылся. А я пока постель сменю.

– Я сегодня мылся, – обиделся Борис. – Я на в-в-выставку шел, что ж я, не мылся, что ли?