узнать королеву. Пусть скажут: мол, не подобает монарху выступать в роли комедианта… Я намерен делать то, что мне нравится.

После соответствующего распоряжения народ пригласили в Большой зал. Я уже слышал, как эхо разносит гул людских голосов, перерастающий в радостный гвалт.

– Давайте начинать! – крикнул я, и в зал выкатили оснащенную колесами сцену.

Представление получилось превосходно! Всех изумили костюмы, а особенно – бутафорские змеи. В мерцающем факельном свете они выглядели как живые: зловещие, поблескивающие золотом твари вполне подходили для орудия мести ревнивой богини. Закончив выступление, мы выстроились перед зрителями, и тут меня понесло неведомо куда. Слова, которые я вовсе не собирался говорить, начали сами собой слетать с языка.

– Я вызываю на поединок любого рыцаря нашего королевства, – выкрикнул я. – Турнир состоится завтра на Вестминстерском ристалище. Приезжайте же и сразитесь с вашим королем!

Перед моими глазами все расплывалось, вместо толпы я видел каменистое взморье, где каждый камешек играл особую роль. Чудесный, волшебный берег!

– Мои подданные, – продолжал я, – все вы сегодня пришли сюда, а таких приглашений не делал доселе ни один из монархов! Подходите же смелее, посмотрим, кому достанутся мои золотые сувениры.

Я раскинул руки, предлагая народу всего себя: испытывая потребность поделиться всем, что имею. И тут чернь хлынула вперед. Меня захлестнуло горячее и дышащее людское море, неукротимый и обладающий гигантской силой многорукий исполин. Тянущиеся ко мне руки жадно срывали с моего наряда многочисленные королевские вензеля, пришитые к ткани и состоящие из двух букв: К (king – король) и H (Henry – Генрих). Все они были отлиты из чистого золота. Потом начали дергать за одежду. Теснясь вокруг меня, люди, казалось, хотели раздеть меня донага. Их прикосновения вызывали жутковатые ощущения, хотя и порождали во мне странное волнение и возбуждение. Словно меня ласкала сторукая богиня – или облепил рой крылатых насекомых.

После того как эта бесцеремонная и безумная пародия на ритуал, ежевечерне проводимый в опочивальне моими придворными, завершилась, я остался в полупрозрачных лосинах и тонкой нижней рубашке. Множество подданных увидели меня во всей красе. На мгновение мне показалось, что меня сейчас принесут в жертву. Но вот простолюдины набросились на других – Невилла, Карью и Томаса Нивета – и тоже раздели их до нитки.

Внезапно все происходящее потеряло для меня всякую прелесть. Толпа превратилась в чудовище, в клыкастого монстра, который сорвал одежды со всех лицедеев, оголил даже моего симпатичного маленького кузена Генри Куртене. Терпение мое истощилось. И я решительно прекратил это безобразие. По моему знаку вооруженные лейб-гвардейцы оттеснили зрителей от сцены и быстро выпроводили народ из Большого зала под чистые небеса прохладного летнего вечера. Веселье закончилось.

Королева сидела в напряженной позе. Когда я подошел к ней, она метнула на меня гневный взгляд.

– Вы превратили праздник в жалкую клоунаду, – заявила она. – И унизили нашего сына. Мне стыдно за то, что у меня такой муж.

Я рассмеялся. Очевидно, что, несмотря на укоры, она любила и желала меня. Да, я нарушил правила приличия, однако моя дерзость имела для Екатерины своеобразную привлекательность, задевая глубинные и тайные струны ее испанской натуры.

– Значит, мне придется одеваться самому, – ответил я, – дабы отныне и вовеки никто не узрел моего королевского тела.

В уединенной гардеробной я переоделся в новый наряд. На мне действительно осталось только нижнее белье! Я с усмешкой представил, как на следующий день люди будут гадать, что им делать с полой королевского камзола или с оторванными рукавами.

Уилл:

Трудно сказать, что более взволновало воображение моих простодушных земляков: желание заполучить дармовое золото или увидеть собственноручно раздетого ими короля вместе с его ближайшей свитой.

– Он сам разрешил им учинить такое безобразие! – потрясенно воскликнула моя матушка. – И ничуть не возражал… больше того, он же сам и пригласил их!

– И только благодаря его жене раздухарившихся зрителей выгнали на улицу, – вставил мой отец.

Это обсуждение проходило за вечерней трапезой. Родители раскладывали по тарелкам рагу в остром соусе, который должен был хоть как-то замаскировать излишнюю худобу и старость разделанного кролика. Отец сунул в рот большой кусок мяса.

– Гарри вообще мог остаться в чем мать родила, – невнятно пробурчал он, пережевывая жесткую крольчатину.

Моя мать, оторвав ломоть от черствой буханки, обмакнула его в соус.

– А если бы мы принесли домой золотые буквы, – мечтательно произнесла она, – наша жизнь переменилась бы к лучшему.

– Ну попировали бы разок-другой, – хмыкнул отец, – а что потом? Опять отвратительная тушеная крольчатина!

Он скорчил гримасу, дожевывая не слишком свежее мясо.

Родители не озадачились тем, что король жил в неведомой простым смертным роскоши и потеря золотых вензелей ничего не значила для него. Напротив, они гордились тем, что у них появился такой богатый правитель, и никак не связывали скудость своих трапез с пышностью дворцовых пиров и костюмированных балов, устраиваемых этим мастером увеселений.

А еще, несмотря на ходившие в народе разговоры, мои мать и отец не задумывались о том, что дележка королевских сокровищ могла бы обеспечить всех бедняков деликатесами до конца жизни. Хотя один мой знакомый математик вычислил, что если бы богатства нынешней королевы распределить поровну между всеми подданными, то каждый получил бы сумму, достаточную для покупки пяти буханок хлеба, подков для одной лошади и одеяла. М-да, этих денег вряд ли хватило бы на шикарную жизнь.

Но я отвлекся. К чему эти зрелые рассуждения? В то время я был ребенком и внимал рассказу о королевских золотых буквах, охваченный всеобщим благоговением, а улегшись в постель, воображал себя юным принцем. Какой же мне представлялась его жизнь? Наверняка он спит под теплыми мягкими одеялами (так грезил я, ворочаясь под кусачим покрывалом из грубой шерсти), не делает вовсе домашних заданий… У него множество скакунов и соколов… Иначе говоря, я приписывал принцу все то, что может придумать несведущий десятилетний мальчик, который мечтает о неком недосягаемом идеале.

Прошло больше недели, а мои мысли все еще крутились вокруг принца Генриха. Просыпаясь, я сразу говорил себе: «Вот сейчас няня разбудила его и наряжает в красивые одежды». Шел на улицу играть и бубнил: «А у него во дворце целые залы забиты игрушками».

В сущности, я не сильно ошибался. Сразу после рождения венценосному младенцу выделили личную свиту. В нее входили три священника, хранитель печати, парламентский пристав, кроме того, наследнику служили игрушечных дел мастера, хранители винных погребов и пекари. В Вестминстере был отведен особый зал для его будущих заседаний.

Я носился с приятелями по грязной городской улице, когда мир моих фантазий разбился вдребезги.

– Принц