Но я начинала-то с несостоятельности Бога с человеческой любовью и уж больно увлеклась учреждением под названием «Церковь». А Ты и сам знаешь, в учреждениях любви мало. Даже меньше, чем в домах из бетона. Ты, конечно, по тому, что я сейчас сказала, можешь сделать вывод, что я немного антиклерикальная. Но это будет не совсем верно.

Потому что я не немного антиклерикальная. Я, сыночек, очень антиклерикальная.

Но при этом не зашоренная. Встречаются священнослужители, которых мне хочется обнять и поблагодарить: преданные Богу, освященные мудростью и отдающие себя своему служению. Как, например, настоятель храма в одной из областей Польши. Он, может, и не по своей воле стал свидетелем божьего чуда. После вечернего пятничного богослужения вокруг храма разыгралась буря. Одна из молний попала в молодой стройный тополь, росший неподалеку от храма, и рассекла его пополам, как циркулярная пила. К стволу тополя была прикреплена маленькая шкатулка с фигуркой Девы Марии — таких на польских деревьях множество, наш народ славится католико-ремесленной символикой. Молния по всему стволу дерева шрам оставила, а деревянный ящичек с фигуркой не тронула. Люди, жившие поблизости, удивительное спасение ящичка моментально окрестили «Чудом тополя Девы Марии» и развернули широкую пиар-акцию в магазине народных ремесел при депо добровольной пожарной дружины, а также в интернете. Да такую широкую, что настоятель на воскресной службе увидел еще одно чудо — полный храм народу. И должен был по этому поводу что-то сказать: ну а как же — на польском телевидении, всюду уже о чуде говорят — а он молчит? Непорядок… И он сказал. И сказал так прекрасно, что у меня на минуту весь мой антиклерикализм как рукой сняло: «В нашей епархии случилось чудо. Благодаря нашим молитвам и говенью удалось убедить начать лечение двадцать девять алкоголиков. Помолимся же теперь сообща, чтобы воля их не ослабевала». И ни единого слова про тополь. Он сосредоточился на вреде этанола и опасности его распространения. И это прозвучало так неожиданно и так прекрасно для меня, что я избавилась от антиклерикализма. А потом он еще кое-что сказал, что меня совсем порадовало и заставило от прежних убеждений отказаться: высказался относительно огромной суммы, которую собрали на устроение «мессы в честь чудесного тополя». Он сообщил, что «в честь дубов, сосен, тополей, акаций и прочих деревьев он служить мессу не собирается, ибо это оскорбляет души умерших, по которым служатся мессы». И спокойно объяснил прихожанам физику молнии, указав, что шкатулка, в которой находится фигурка Девы Марии, крепится к стволу дерева стальными скобками, что и способствует тому, что молния ее обходит. Молния не могла добраться до шкатулки, потому что разряд ушел в сталь. Чудо, конечно, случилось — и оно заключается в том, что сталь сильнее молнии, а это известный с давних пор божий феномен. Так, в полный голос, при переполненной храме с высоты амвона и сказал. Таких настоятелей, которые чудо объясняют законами физики, в Польше немного, может — он и вовсе такой один. Поэтому, сам понимаешь, совсем мой антиклерикализм исчезнуть не мог. И мнение мое о клерикализме не изменилось — я по-прежнему вижу в нем исключительно побеги от чистого Sacrum, а это только для атеистов забава. А меня, сыночек, это беспокоит. Мы здесь, в аду, с атеистами много имеем проблем. Некоторых из них невозможно классифицировать по грехам — они Декалога отродясь не читали и даже не слышали о нем, а заповеди ни одной за всю жизнь не нарушили: в день святой в «Реал» или торговые галереи не ходили, «Бога другого» тоже не имели — просто потому, что вообще в Бога не верили ни в какого. Заповедей о «рабах», руководствуясь своей этикой и понятиями о чистоте, не нарушали. Никого не убили — ну то есть вообще ничего такого не делали, сыночек! И все равно в аду обретаются, несмотря ни на что. Это, с моей точки зрения, вопиющая несправедливость. Все равно что поставить перед судом ящериц и обвинить их в том, что они не млекопитающие. Какой-то космический абсурд. Мне даже сдается, что когда такой вот атеист во врата Небесные стучит, чтобы предстать перед Последним судом, Богу больше всего хочется сделать вид, что Его нет дома.

Опять длинное отступление получилось. Прости, сыночек. На самом деле я больше всего люблю писать о своей любви к Тебе.

Я и на Фейсе-то с Тобой вот нахожусь потому, что мне свою любовь хочется красиво в слова облечь, высказать то, что при жизни не успела.

И ведь дело не в недостатке времени, сыночек: я полтора года умирала, не двигалась, времени было более чем достаточно. Когда у меня сердце начало шалить, я сначала и подумать не могла, что это так серьезно и что однажды оно возьмет и остановится. Мы с Леоном думали, это просто очередная неприятность в нашей жизни, и мы ее устраним, вот только я курить брошу, выйду на пенсию и перестану работать, а еще таблетки стану принимать. На пенсию я вышла, хотя и пришлось для этого три медкомиссии пройти, из которых одну — аж в Быдгошчи, выездную. Курить почти перестала, только в минуты слабости позволяла себе покурить в туалете, да и то из соображений здоровья — только с фильтром и только до половины. Таблетки глотала согласно инструкциям, терпеливо и по часам, а лучше все не становилось. Леон считал, таблетки не те, мол, эти лопухи и лапти ни черта не понимают, и гонял меня по врачебным кабинетам, как чиновники гоняют просителя. И я все снимала лифчик перед теми врачами — чуть не все кардиологи Торуни имели возможность полюбоваться на мою грудь, не говоря уж о низшем звене медперсонала в виде медбратьев (медсестер-то я уж и не считаю). Из-за такой любовной заботы Леона и его хронического недоверия к врачам меня, как девку какую, лапали столько специалистов! А распечатки электрокардиограмм целый ящик в серванте занимали. Я чувствовала себя по отношению к Леону неловко, он мало того что сердце мое воспринимал, как свое и крепко так любил, он еще и страстно хотел его вылечить. И после очередного визита к светиле кардиологии я начала Леона немножко обманывать — говорить, что чувствую себя получше. И Леон, поскольку ждал этого с нетерпением, поверил, словно ребенок в Святителя Николая. Но вскоре моя ложь вышла наружу — когда я задыхаться начала. В моем сердце кровь между предсердиями и камерами, или между камерами и камерами, ну или что-то в этом роде — неправильно циркулировала, какие-то клапаны то ли открывались не так, то ли закрывались в аварийном режиме. А это проявляется в виде ужасных приступов удушья. Оказалось, что мне, как астматикам, может в такие моменты помочь только впрыскивание внутривенно дозы эуфилина. Леон-то в силу своей работы уколы внутривенно делать умел, но мне в вену иглу впихнуть не мог — руки у него уж больно тряслись. Он возил меня в амбулаторию на укол, если дежурил, или просил своих коллег отвезти, когда дома был. А потом, когда я уже ежедневно задыхаться-то начала, он нанял для уколов медбрата, который стал частым гостем в нашем доме. Сначала раз в день приходил. А незадолго до моей смерти и до пяти раз доходило. С определенного момента для меня стало загадкой, как он на моих руках, исколотых, как у куклы вуду, под разноцветными синяками находил все-таки вену и безболезненно содержимое шприца впрыскивал. Такой тихий, ответственный, пунктуальный, необыкновенно обязательный человек. Баба Марта даже заподозрила, что не иначе как у него немецкие корни имеются, но это было не так, и через несколько месяцев она ему этот недостаток простила. Последний раз он пришел, как положено было, к семи часам в пятницу 16 декабря 1977 года. Он не опоздал ни на минуту, но на самом деле опоздал на целую вечность, потому как около четырех часов утра я уже умерла. Но это так, сыночек, к слову.