17-го. В 7 часов утра приехал на шестой ям, Зимогорсокий, в 27 верстах (от Едрова). (Затем, сделав) 22 версты, (прибыл) в полдень в село Яжелбицы, а вечером в 7 часов — на седьмой ям, в Крестцы, в 40 верстах (от Яжелбиц).

18-го. (Сделав) 25 верст, приехал в 6 часов утра в Подлитовье, (затем) в полдень — на восьмой ям, в Бронницу, в 35 верстах (от Подлитовья). Далее, (сделав) 20 верст, (прибыл) в 2 часа пополудни в Новгород.

Дорогой я смерил версту и убедился, что она равняется 3414 датским футам, так что в датской миле, считая (эту последнюю) в 24 000 футов, (заключается) 7⅛ версты.

В Новгороде меня впустили на царское подворье. Это мрачный кирпичный домик без всякой внушительности и пышности.

(Последнее время), по причине сильной оттепели, я ехал больше по воде, чем по снегу, и потому, чтобы выбраться из Новгорода до наступления (совершенной) беспутицы, поспешил заручиться там подводами и тотчас послал (за ними) к местному коменданту. Но так как ему не было (никакого) дела до важности и спешности моего путешествия, то подвод он мне сегодня не доставил, чем и задержал меня.

19-го. В час пополудни, после продолжительной беготни и розысков, подводы были (наконец) приведены. (Но) некоторые лошади оказались так плохи, что не могли пройти (и одной) мили; между тем я должен был ехать на них без перемены до самого Петербурга, (то есть) около 40 миль. Ввиду этого (я воспользовался тем, что) на подворье, где я стоял со своими санями, прибыли другие подводы, и обменял четыре своих плохих лошади на четырех ихних, получше. (Обстоятельство) это вызвало такое волнение в населении, что к 4 часам пополудни — времени моего выезда — сбежалась большая толпа народа, (а) стража у городских ворот задержала передние, самые тяжелые (мои) сани и не выпускала их из города. Узнав о том и предугадывая, что особой поддержки со стороны коменданта мне не встретить, (я предоставил) моим людям силой пробиться за город сквозь стражу[208].

(Сделав) 10 верст, приехал в 8 часов вечера в Вяжищи и, прокормив там до 10 часов лошадей, отправился ночью далее.

20-го. Утром прибыл в Любуницы, в 20 верстах (от Вяжищ). (Из Любуниц) выехал в 7 часов (и, сделав) 20 верст, достиг в 2 часа Тесова. В 5 часов вечера (пустился в путь) далее (и, проехав) 22 версты, прибыл в полночь в Зверин[209].

21-го. Выехал из Зверина в 5 часов утра и в 3 часа пополудни, (сделав) 30 верст, достиг Орлина[210]; оттуда выбыл в 5 часов и, (сделав) еще 10 верст, приехал к 7 часам в Большево (? — Poslaw).

22-го. В 8 часов утра, (сделав) 20 верст, достиг Лядина (? — Leb). (Выехал) оттуда в час и, (сделав) 15 верст, прибыл в 6 часов в Пудост, откуда отправился далее в 10 часов.

23-го. Проехав 15 верст, достиг в 3 часа утра Дудергофа.

Наступившая оттепель так испортила дорогу и лошади были так изморены, что чуть не каждые две мили приходилось их кормить и (давать им) отдыхать, ввиду чего от (самого) Новгорода и досюда ехать было утомительно и тяжело. Но теперь снова начало морозить, и лошадям стало несколько легче везти.

Обыкновенно в России в течение зимы морозы не прекращаются, перемены (погоды) бывают редко, и нынешняя оттепель представляла исключение. Впрочем, длилась она всего дней семь, по прошествии которых, как сказано, снова наступил сильный мороз.

Из Дудергофа я выехал в 5 часов и, (сделав) 17 верст, прибыл в 9 часов утра в Красный Кабак. Тут находилась стража, отряженная из Петербурга для наблюдения и поимки дезертиров и (тех) крестьян с упряжными лошадьми, которые бежали (с работ).

В Петербург, (отстоящий от Красного Кабака) в 10 верстах, прибыл я в полдень, — тотчас же явился к царю и беседовал с ним. Квартиру мне отвели у (командующего) галерами шаутбенахта графа Jean de Bouzy. Квартира эта была плоха, так как все мои люди должны были помещаться в одной комнате; многие же из них (sic) были расселены по разным частям города, где я вынужден был нанимать им на собственные средства квартиры; ибо для помещения меня ни малейших приготовлений сделано не было. Вообще, русские не считают себя обязанными заботиться о том, как устроить на квартире иностранного посланника, и находят достаточным отвести ему дом, а довольно ли он велик для него и для его людей и как посланник в нем поместится — об этом предоставляют заботиться ему самому. (Таким образом), они менее предупредительны в отношении (чужеземных) посланников, чем мы. (Так, например) царский посол в Дании не только выбирает себе дом по вкусу, но и сам выходит с домохозяином в соглашение относительно наемной платы, которая у нас вообще сравнительно высока[211], тогда как в Петербурге и других (городах) России (помещение посланников) решительно ничего не стоит царю, ибо он только приказывает отвести такому-то (представителю) тот или другой дом, и приказание это исполняется без дальнейших рассуждений.

По приезде своем я узнал, что часть находящихся здесь русских полков несколько дней тому назад отбыла за 5 миль от Петербурга на острове Ритусар[212], где царь намерен произвести (этим полкам) смотр, перед уходом их в Финляндию, под Выборг. Предводительствует ими генерал-адмирал Федор Матвеевич Апраксин, которого сопровождают (в поход) петербургский комендант генерал-майор Брюс и немец генерал-майор Birkholtz[213].

Недавно, в бытность свою в Москве, царь возвел (Ф. М. Апраксина) в графское достоинство и (назначил) азовским генерал-губернатором. В то же время вся Россия была разделена на восемь губерний[214], причем князь Меншиков назначен генерал-губернатором в Ингерманландию, Салтыков[215] в Смоленск, Тихон Никитич[216] в Москву, Голицын[217] в Архангельск, Петр Матвеевич Апраксин в Казань и Астрахань, Гагарин в Сибирь, генерал-адмирал, как (уже) сказано, в Азов (и, наконец), Голицын [218] в Киев.