17-го. Царь, само(лично) прибыв ко мне на дом в сопровождении московского коменданта князя Гагарина[195], сообщил (мне), что по известиям, которые привез ему из Турции гонец, мир, заключенный между ним и турецким императором[196], продолжен еще на 20 лет, сверх (срока), определенного трактатом. В жестах, минах и словах царя выражалась сердечная (его) радость и удовольствие по поводу (этого события). По всему городу во всех церквах тотчас затрезвонили в колокола, с вала (раздалась) пальба из орудий, и во всех церквах стали петь Те Deum laudamus, то есть «тебя Бога хвалим». Ибо в России в обычае оповещать подобные важные происшествия колокольным звоном и пушечной пальбой. Трезвон во все колокола производит ужасный шум и гул во всем городе; ибо церквей в Москве множество, и при каждой церкви много колоколов. Хотя в этот раз трезвон и пальба, для выражения радости ввиду отдаления опасной войны, которой угрожали турки, и вызывались чувством неподдельного удовольствия и признательности к Богу, ниспославшему русским такое великое благополучие, тем не менее в данном случае (они поступили) опрометчиво: ибо показали этим вдруг, как они боятся войны и какую (цену) придают миру, вследствие чего турки стали (в самом деле) их презирать.

В тот же день я узнал о смерти князя Луки Долгорукова, сын коего и поныне состоит царским послом в Дании[197]. (Умер он) при следующих обстоятельствах. Накануне вечером он был в Преображенской слободе, (в гостях) у царя, и там ему предложили выпить большой кубок вина. Но, будучи трезвым (от природы) и имея более 70 лет от роду, к тому же женившись всего за 4 дня до того, князь решился вылить часть (кубка), чтоб не быть вынужденным выпить его (весь). Узнав о том, царь велел ему выпить стакан водки размером, как уверяют, в полтора эля[198]. Лишь только (Долгоруков) выпил (этот стакан), ноги у него подкосились, он лишился чувств и в обмороке был вынесен в другую комнату, там он через час и скончался. Говорят, смерть (его) весьма опечалила царя: но ввиду полученной на следующий день упомянутой радостной вести о продлении мира с Турцией горе было изобильно залито добрым венгерским вином.

20-го. Статский советник посланник Грунт, которого я здесь заместил, выехал из Москвы. (Как сам) он (с) женой, (так и) люди его, (а равно) и вещи направились на Киев, (чтобы следовать) далее через Польшу.

21-го. (Желая) поселиться на том подворье, в котором жил посланник Грунт и которое всегда предоставлялось для резиденции датским посланникам, я говорил (по сему предмету) с великим канцлером Головкиным и немедленно получил его согласие. Означенное подворье, сплошь деревянное, называется Бахарахтовым[199]; стоит оно особняком в уединенным месте, сейчас за Немецкой слободой или предместьем, на небольшом холме, на самом берегу реки Яузы. При нем большой фруктовый сад со множеством плодовых деревьев, луг, дающий сорок возов сена в год, маленькая березовая роща и разные пруды и садки со всякого рода рыбой. (Подворье) представляет еще то великое преимущество, что по своему уединенному загородному положению не подвергается опасности от пожаров, каковые часто случаются в Москве и истребляют целые улицы, предместья, а нередко и полгорода.

В Москве есть другое, большое, кирпичное подворье, называемое Посольским, в котором в прежнее время останавливались все посланники и послы, но где теперь, вследствие неудобства, темноты и разных других помех, никто из иностранных (представителей) больше не живет. Впрочем, датские посланники пользуются в нем несколькими комнатами, куда складывают большую и ценнейшую часть своего имущества, (на сохранение) от воров и пожаров. Я тоже пользовался этими комнатами, сберегая в них часть моего добра.

22-го. Бывший английский посланник, (ныне) посол, Monsieur Витворт, через секретаря английской миссии Monsieur Вейсбродта известил меня о своем прибытии в Москву в качестве посла. (Собственно), во время своего назначения из посланников в послы он из Москвы не отлучался, но все же (ввиду нового своего звания) считал себя последним прибывшим и потому имеющим право на первый визит (со стороны других представителей), что было вполне основательно.

Об этом (назначении Витворта) послом я слышал уже давно, прежде чем выехал из Нарвы, и, за отсутствием в моей инструкции каких-либо на сей счет указаний, запросил письменно свое (правительство), как мне себя держать относительно (его), то есть следует ли мне уступать ему (место по правую) руку у него в доме? Ответа на это я не получил. Но когда Витворт был еще посланником, то мы, будучи между собой в дружеских отношениях, наперед сговорились, каким образом нам свидеться, дабы спор о (правой) руке и старшем месте, при первом (моем) посещении (его) в его доме, не помешал нашему свиданию. С этой целью Витворт показал мне в своей инструкции, подписанной самой английской королевой, касающийся сего вопроса пункт, где говорилось, что (ее величество) предписывала ему, так же как и прочим своим посланникам, никогда не требовать, чтобы посол той или другой коронованной особы уступал им в своем доме (правую) руку и старшее место, так как со своей стороны (королева) не желает, чтобы который-либо из ее послов уступал у себя в доме (правую) руку и старшее место посланнику или ministre du [de] second ordre другой коронованной особы. Тогда я (сказал) Витворту, что письменно обращусь к нему по этому предмету, и попросил его, чтоб он в своем ответе привел означенный пункт инструкции, заверив меня вместе с тем, что, в случае если я в его доме уступлю ему, как послу, (правую) руку и старшее место, то английские посланники будут повсюду отказывать (ту же честь) датским послам. Таковой обмен писем действительно между нами произошел, и (в конце концов) было решено, что при первом моем визите я уступаю ему в его доме (правую) руку и старшее место.

23-го. Прусский посланник Кейзерлинг, ездивший к своему двору, вернулся (в Москву), о чем (он) известил меня через посланного. Со своей стороны я немедленно послал его поздравить.

В тот же день я был зван на свадьбу казанского и астраханского генерал-губернатора, Петра Матвеевича Апраксина. Адресованное мне приглашение, свидетельствуя о русской надменности, перечисляло все его титулы. Апраксин этот приходится братом генерал-адмиралу Федору Матвеевичу Апраксину, который недавно назначен азовским губернатором, — ибо в ту зиму вся Россия разделена была на восемь губерний.