– «А я до такой низости опуститься не смог!» – съехидничал застеснявшийся своёй промашки Платон.

Влажный, чистый, ароматный воздух после ночных дождей первой декады мая наполнял лёгкие Платона неземной радостью, постоянно вызывая на его лице добродушно-весёлую улыбку.

В конце мая, опять же на даче, Платон и Ксения, готовя жильё к летнему сезону, вытряхивали на лужайке около дома покрывало с дивана, освобождая его от осенне-зимней пыли.

Периодически они, меняя руки, перехватывали концы покрывала с целью перевернуть его на противоположную сторону.

При этом Ксения перекладывала концы из руки в руку, меняя их местами, в результате чего покрывало переворачивалось наоборот, а Платон – одной рукой отпускал конец и, после замены руки держащей противоположный конец, перехватывал его другой рукой, переворачивая покрывало в туже сторону.

Ксения некоторое время наблюдала за этим, но потом не выдержала:

– «Ты зачем отпускаешь конец, когда перехватываешь?!».

Платон, очнувшись от посетивших его мыслей, тут же, недоумённо возражая, спросил:

– «А что? Ты думаешь, я до конца не дотянусь, что ли?!».

– «Да, нет! Я знаю, что ты дотянешься! Но тебе приходится всё время наклоняться и ловить его почти у колена!».

– «Мой конец у колена?! Ну, ты уж слишком большого обо мне мнения!».

Ксения захохотала, отпуская падающее из её рук покрывало, картинно закрывая ладонями лицо и наклоняясь вперёд.

Платону понравилось, что он развеселил жену и, уже ободрённый, протянул ей свои, держащие покрывало руки, предлагая:

– «Ну, на! Возьми оба мои конца!».

– «А что?!» – не унималась хохочущая Ксения:

– «Их у тебя уже два?!!!».

Тут уж чуть было не прыснул со смеха Платон, не ожидавший такого юморного ответа от своей развеселившейся жены, показывая кивком головы на покрывало, якобы не понимая, о чём это она, и добавляя в пику ей:

– «Да, нет! Четыре!».

Из-за чего уже совсем зашедшаяся в смехе Ксения аж села на траву.

Платон, тоже смеясь, накрыл жену с головой покрывалом, добивая её словами:

– «И я ими всеми тебя покрыл!».

После чего супруги, всё ещё хохоча и катаясь по траве, сцепились в страстном, давно забытом, поцелуе, глушащим смех и вызывающим прилив подзабытых эмоций.

Им было хорошо вместе под ласковым, майским Солнцем. От удовольствия Платон зажмурился.

Вместе со свежим, пьянящим воздухом, с теплом и солнечным светом он впитывал в себя какую-то неземную доброту, затем генерировал её в себе и выплёскивал в окружающий его мир, щедро даря людям и животным.

В такие моменты Ксении особенно нравился её муж.

Она проникалась к нему какой-то дополнительной нежностью.

Ласково гладя его по, ещё не потерявшим курчавость, волосам с сединой, она нежно, даже каким-то заговорческим тоном, спросила:

– «А помнишь, как я тебя в детстве называла?».

Прекрасно всё помня, Платон молча и вопросительно улыбнулся жене.

– «Платося! А потом просто Тося!» – с нежной, почти детской радостью, просветила та своего недотёпу.

– «А помнишь, как мы с тобой окончательно сошлись?!» – продолжила жена, лаская мужа.

– «Конечно! Ты тогда оставила мне послание на запотевшем стекле кинотеатра «Иллюзион»:

«Тося! Я тебя люблю!».

А я тогда вскоре прошёл мимо него с другой дамой, но сразу всё понял! И это меня окончательно убедило!».

– «Ой! А что это у тебя?!» – восторженно и удивлённо уставилась Ксения на оттопырившиеся от ласк штаны мужа.

– «Так сердцу не прикажешь!» – изящно оправдывался тот.

– «Это любовь! А ты разве не знаешь? Она ведь хранится внизу живота!» – внёс окончательное уточнение Платон.

– «Тош! Но только не сейчас!» – ушла жена от ответа и ответственности, нечаянно задев рукой вздыбившееся.

– «Ты меня задела за… живое!» – в прямом и переносном смысле чуть ли не простонал муж.

И они снова, хохоча над собой, занялись обычными в эту пору дачными делами, дабы тёплая солнечная погода способствовала этому.

Вскоре Ксения, любившая декорировать не только интерьер, но и экстерьер, принялась за реставрацию старинных венских стульев издавна известной фирмы «Братья Тонетъ» БТ Въна».

После небольшого их ремонта, сделанного естественно Платоном, Ксения сама ошкурила их и покрасила в белый цвет, а вместо сидений вставила красивые белые пластмассовые тазы с посаженными в них разными со вкусом подобранными летними цветами.

И всё это было выставлено в саду в специально отведённых местах.

Приближался столетний юбилей отца Платона Петра Петровича.

Готовясь к нему, Платон первым делом получил в Монетном Дворе недостающую ленту к медали в честь «800-летия Москвы».

Огромную, и просто неоценимую помощь ему в этом оказал ответственный работник Московского Монетного Двора Виктор Михеев, лично обеспечивший бесплатную выдачу и прикрепление ленты к общей колодке медалей фронтовика.

Затем Платон завершил разбор и систематизацию архива отца, разложив отдельно в прозрачные файлы и скрепив в отдельную большую папку все документы в их хронологической последовательности.

По ним вполне можно было проследить весь жизненный путь Петра Петровича, его историю.

Среди них оказались не только казённые бумаги: документы, выписки, справки, автобиография, характеристики, грамоты, поздравления, различные заявления, переписки с родственниками и чиновниками различных рангов.

Там также были подобраны и его неполный дневник, записи отца, его путевые заметки, сделанные во время многочисленных путешествий, литературные пробы пера, и даже одно стихотворение, возможно написанное самим Петром Петровичем.

В отдельную папку Платон подобрал свои стихи, посвящённые отцу, а также подробную родословную с общей схемой, более детальными схемами отдельных «ветвей» и описаниями каждого родственника – «листочка».

Третью, толстенную папку, составили фотографии Петра Петровича, в том числе, в большинстве случаев, сделанные им самим.

И в отдельной, в размер подобранной, коробке из-под дорогих конфет размещались на чёрной бархатной подушке скромные, но не менее дорогие награды отца: «Орден Отечественной Войны» второй степени, медали «За Отвагу», «За победу над Японией», «800-летия Москвы», «30-летие Победы», «40-летие Победы» и «70 лет Вооружённых сил СССР».