Звук сообщения заставил Ее остановиться.

«Я не хочу тебя больше ни видеть, ни слышать, ни знать».

Это было похоже на закрывающуюся крышку гроба. Она прочитала сообщение и выронила телефон из рук, словно обожглась о раскаленное железо. Тупо смотрела на дисплей, который погас через полминуты. Она не могла сдвинуться с места.

– Девушка, у вас телефон звонит, – проходящий мимо старик показал тростью на разрывающийся аппарат под Ее ногами.

– Да, – подняла Она телефон с земли. – Маш, давай завтра поговорим. Мне сейчас ни до кого.

– Толик! – всхлипывала Маша в трубку. – На него наехала машина!

– Что?!

– Его сбила машина полчаса назад. Черная ауди. И уехала. Никто в шоке и номеров не запомнил.

– И что?! – Она сообразила, что черная ауди могла принадлежать Ребенку.

– Перелом ребер и еще что-то, – прерывисто говорила Маша. – Он в порядке, сам позвонил и сказал, что все почти нормально, но он долго проваляется в больнице.

«Семеныч! – взмолилась Она. – Что же это происходит?!»

Она дрожащими пальцами набрала номер Толика.

– Я знаю, кто тебя сбил! – выпалила Она.

– Я тоже знаю. Я видел его, – прохрипел Толик. – Не вздумай об этом говорить. Мне кажется, будет хуже. А сейчас он поставил меня на место за то, что я его ударил.

– Как ты себя чувствуешь?

– Ничего. Терпимо. Жить буду. Ты… Ты поберегись этого парня. Не знаю, что у вас произошло.

– Ничего у нас не произошло.

– Не хочешь говорить, не надо. А о том, кто на меня наехал – никому не рассказывай.

– Но почему? Я знаю, где он живет. Его посадят! – и тут же Она вспомнила, как исчезал Ребенок, уносимый в окно ураганным порывом ветра и исчезаемый в воронке искрящегося света.

«Так он и из тюрьмы выберется», – подумала Она.

– Не надо, я прошу. Я не хочу связываться с этим ненормальным парнем. Слава богу, я жив. Я видел его глаза. Это безумец. Обещай.

– Хорошо, – согласилась Она. – Зайду завтра к тебе. Тебя в хирургию положили?

– Не. Не надо, – стал заикаться Толик. – Я не трус, конечно. Ты извини, но я больше не хочу, чтобы этот парень видел меня рядом с тобой. Откуда я знаю, что у него на уме? Ревность, безумие. В общем, мы коллеги и точка. Пойми меня правильно.

– Я поняла. Прости меня, это все из-за меня. Извини.

– Все нормально. Ты мне не звони больше. Я через Машу все передам.

– Ладно, ладно. Не волнуйся. Выздоравливай.

Руки Ее тряслись. Она еще раз перечитала сообщение от Семеныча. Теперь обнаружилась некоторая связь.

«Телефон был отключен целый день. По электронке не отвечал. Может, Ребенок и его припугнул чем-то? И Семеныч также не хочет быть в близости со мной, когда за мной охотится маньяк? Ребенок и в те два дня ко мне подступался, а не к Семенычу. Но нет! Семеныч не такой! Он не может бросить меня, чтобы сохранить себя. Семеныч не боится Ребенка. Он, скорее, его убьет, чем позволит себя напугать. Хотя… Хотя, если Ребенок пригрозил спокойствием семьи Семеныча? Да нет! Тогда Семеныч его точно бы задушил на месте, – Она не знала о чем и думать. – Пусть все утрясется. Сообщение пришло от Семеныча, значит, с ним ничего не случилось».

«Ты по-прежнему не хочешь поговорить?» – сообщение от Ребенка.

«Что ты хочешь?».

«Просто поговорить».

«Нет».

«А так?»

Следующее сообщение от Ребенка было мультимедийным. На нечетком изображении Она рассмотрела Семеныча со спины. Он стоял без рубашки. Рядом виднелся его брошенный пиджак и рубашка. Справа – женщина с глубоким декольте на пышной груди округлившимися глазами заворожено смотрит на Семеныча. Фотография явно не была двусмысленной.

Она остановилась. Вздохнула. Мысли все вылетели.

Семеныча Она ревновала. Наверное, впервые вкусив это чувство только с ним. Она ревновала его к прошлому, настоящему, будущему, к женщинам, работе, и даже к его мыслям. Бороться с этим оказалось бесполезным занятием, и честно сознаваясь в этом Семенычу, Она успокаивалась, когда он Ее заверял в том, что нет ни единой причины, ни единого повода для ревности, что он всецело поглощен Ею и принадлежит Ей с того самого первого взгляда на перекрестке.

«Что это такое?», – дрожащими пальцами Она пыталась напечатать сообщение, не попадая от волнения на нужные буквы.

«Его обеденный перерыв сегодня. Вверху дата и время. Данные с камеры внутреннего наблюдения».

– Я на улице… – перезвонила Она. – Тут кофейня рядом.

– Сейчас подъеду, – ответил Ребенок.

«Сегодня. Сегодня. Не месяц назад, не два. Не в ссоре. А сегодня, – отстукивало Ее сердце. – Может, он так расстается с женщинами? Подобными сообщениями?»

* * *

– Прекрати, – взывал ко Второму Первый.

– Это не я! – торжественно объявил Второй. – Это Ребенок сам.

– И ты в нем… – горестно заметил Первый. – Зачем такие меры? Зачем так? Неужели нельзя существовать спокойно?

– Нельзя, – удовлетворенно расслабился Второй. – Еще раз повторяю, если мы не уничтожим Мику, он уничтожит всех нас. Поглотит. Я спасаю эгрегоров.

Первый смутился, пробуя размотать очередной клубок противоречий: Мика не причиняет никому вреда, но растет, а для роста он, несомненно, берет энергию из мира эгрегоров, который становится меньше – конец очевиден.

– Ты помнишь об уговоре? – спросил Второй. – Мы обещали помочь друг другу в случае опасности.

– Угу, – сник Первый. Он видел, что Второго иссушает ненависть и злость. Как отдать часть своей энергии – Первый не представлял, а это значило, что им придется соединиться, образовав нового эгрегора. То есть – убить себя.

– Да ты не рефлексируй! – обнадежил его Второй. – Я еще в нормальном состоянии. Просто уточнил, могу ли я на тебя рассчитывать.

– Да, – выдохнул Первый.

* * *

Семеныч не стал ужинать. Злость душила его. Он не находил себе места, сначала метался по комнатам, потом вышел на балкон курить, потом вернулся, потом…

Потом злость исчезла, и появился страх. Страх, что все закончилось. Страх, что они больше не увидятся. Страх того, что он Ее потерял.

Семеныч попробовал вернуть злость, потому что злость и страх не совместимы. Он пытался внушить себе: «Ну и ладно! Подумаешь! И так, что-то очень все сильно, и долго, и мучительно. Все как-то не правильно».

Он почти убедил себя в этом. Страх пропал, но злость не вернулась.

Пришла тоска. Такая тоска, какую еще никогда раньше он не испытывал. Такая тоска, против которой Семеныч уже ничего не мог сделать. Он бессильно опустился на диван лицом вниз, подложил кулак под грудь, словно пытаясь заткнуть дыру в сердце.