равно нужно было тратить много времени, нащупывая нужный курс методом проб и ошибок и исследуя каждый залив в надежде на то, что он окажется долгожданным проливом. Например, 24 февраля его задержал, внушил ложные надежды и разочаровал залив Сан-Матиас (или Сан-Мартин, как назвал его сам Магеллан). Негостеприимный берег не давал убежища от падающей температуры и усугубляющихся ветров, но 27 февраля им удалось найти бухту, которая изобиловала пингвинами и тюленями – по словам Пигафетты, в неисчислимом количестве: «…за один час мы нагрузили ими все пять кораблей… Они такие жирные, что вовсе не было необходимости ощипывать перья, – мы попросту сдирали с них кожу»[471].

Трудно выяснить точный маршрут флотилии по всем этим отмелям и бухтам, островкам и заливам, потому что вычисления широты штурманами расходились. Опытные мореходы могут «по ощущениям» от своего местонахождения приблизительно сказать, где это место располагается по отношению к другому месту с известной широтой. Щурясь на солнце или глядя на Полярную звезду (пока она видна), можно сделать грубое, но достаточно надежное предположение о широте местности, если у вас достаточно опыта. Но такие методы давали слишком приблизительные результаты, так что нам не удается точно реконструировать местонахождение кораблей во время медленного этапа путешествия по изрезанному побережью в конце лета (февраль в Южном полушарии – летний месяц) 1520 года: мысы или бухты были слишком близки друг к другу, чтобы строить догадки и предположения. Все точные методы зависели от погодных условий. Колумб уподоблял навигацию «божественному прорицанию», а Веспуччи воображал себя волхвом, призывающим небеса. Впрочем, частично это было связано с тем, что они хотели подобными мистификациями добиться уважения команды, а частично с тем, что они скрывали собственную некомпетентность. Они пользовались самым простым, самым любительским методом из доступных: в северных широтах считали часы дневного света при помощи склянок и оценки прохождения звезд рядом с Полярной и вычитали результат из двадцати четырех; после этого они могли узнать соответствующую широту из печатных таблиц[472]. Но даже для такой элементарной процедуры звезды должны были быть видны, таблицы точны, а память юнги, который переворачивал песочные часы, – надежна.

Для более технически совершенных методов, применяемых профессионалами, нужно было хотя бы немного ясного неба между облаками. Высота любого небесного светила над горизонтом была ключом к расчетам, которые мог провести любой обученный мореход. Полуденное солнце или – в Северном полушарии – Полярная звезда служили для этой цели самыми удобными объектами, поскольку они хорошо видны и использовались составителями печатных таблиц, с помощью которых можно было проверить данные с небес. К тому же солнце, разумеется, монополизировало небо большую часть любого дня. Альбо – или тот, кто вел его журнал, – полностью полагался на солнце и пользовался четырехлетней таблицей, идентичной той, которую опубликовал в Севилье Мартин Фернандес де Энсисо[473].

В Южном полушарии для тех же целей можно было взять любую звезду Южного Креста, зато печатные таблицы не могли помочь в сверке данных. Когда небо было ясным, мореходы, как правило, обрабатывали небесные данные с помощью астролябии, но для использования на корабле вполне годился и обычный квадрант или квадрант Дэвиса: все это отлично работало на спокойном море, но никак не помогало в плохую погоду. Почти весь март – со 2-го по 31-е число – Альбо не видел солнца. Некоторые из вычислений, сохранившихся в путевых журналах экспедиции Магеллана, были сделаны на суше, но и в этом случае требовалось ясное небо.

Иными словами, участники экспедиции в прямом смысле не понимали, где они находятся, пребывая где-то у берега на краю известного мира. Нервы путешественникам трепали и многие другие обстоятельства: усиление холодов и опасные для жизни бури; ощутимое сокращение светового дня и окончание лета; постоянное встречное течение; неоднократные разочарования тем, что все предполагаемые проливы один за другим оказывались заливами и вели в никуда; сокращение пайков и переход на питание жирными и невкусными животными; берег каннибалов с одной стороны и яростное море – с другой. Борьба фракций, естественные антипатии, межнациональная вражда, атмосфера таинственности и подозрений – все это превратило флотилию в малоприятный мирок с самого начала плавания. Теперь же, когда корабли замедлили ход, раздоры только усилились.

В высоких сороковых южных широтах, по позднейшим воспоминаниям Магеллана, союз офицеров разных кораблей возобновил попытки заставить Магеллана следовать приказам. «Другие капитаны, вместе с упомянутым Картахеной (который был все еще под арестом на корабле Гаспара Кесады. – Авт.), потребовали от указанного Магеллана держать совет с офицерами, чтобы он объявил им маршрут, по которому хочет идти, и чтобы он перестал блуждать в неизвестности»[474]. По меньшей мере в одном пункте Элькано преувеличивал: все «другие капитаны» едва ли могли бы объединиться, поскольку Алвару де Мескита едва ли принял бы участие в заговоре против своего родственника, от которого он во многом зависел.

Однако можно верить Элькано, когда тот сообщает, что у офицеров возникли новые страхи: они опасались, что Магеллан заставит их зимовать в негостеприимных широтах и у них кончатся запасы провианта. Согласно свидетельству Элькано, капитаны говорили: «И пусть он [Магеллан] не выбирает порт для зимовки и траты рациона, а продолжает путешествие до того места, где можно будет вынести холод»[475]. Понятно, что именно Элькано хотел внушить королевским чиновникам этой информацией: «другие капитаны» хотели следовать указаниям короля и без задержки продолжать поиски пролива. Как только пролив был бы найден, можно было бы сразу же повернуть на север, в более теплые воды. Элькано пытался обмануть расследователей. Поскольку местонахождение пролива оставалось тайной, а само его существование представлялось сомнительным, то требования, которые он вкладывал в уста капитанов, выглядели бессмысленными. Настоящим пунктом расхождения был вопрос о том, не стоит ли отказаться от дальнейшей экспедиции или переключиться на восточный маршрут к мысу Доброй Надежды, который был уже разведан, но отправиться по нему мешало эксклюзивное право португальцев на навигацию в этом направлении. Отправиться на Молуккские острова восточным путем значило нарушить королевские приказания еще более дерзко, чем все, что до этого сделал Магеллан. Враждебные лагеря готовились к открытой стычке. Наблюдались предпосылки для своего рода классовой борьбы. Показания, которые португальские расследователи впоследствии взяли у тех членов экспедиции, что попали к ним в плен, гласили, что «низкий народ, большинство» (la gente baja, la mayoría) поддерживали Магеллана и что большинство простых матросов были на его стороне (los marineros estaban bien con Magallanes) или по меньшей мере ничего не имели против его командования. Это вполне вероятно: проступки Магеллана на тот момент были очевидны только офицерскому составу, а оскорбительны лишь для