если они забудут о тонких градациях чинов и титулов, столь важных для Магеллана и его современников. В любом случае мятежники готовы были пойти на это.

Магеллан в ответ пригласил вожаков мятежа обсудить вопросы лично. Они отказались, добавив, что «не пойдут, чтобы он на них не напал». Нельзя не узнать в этом отсылку на последний случай общего сбора офицеров и агрессивные действия Магеллана во время его. Они выдвинули контрпредложение – встретиться на одном из кораблей под их контролем и «вместе выработать стратегию в согласии с приказами короля»[506]. Это был явный вызов: мятежники, судя по всему, надеялись на то, что их корабли превосходят оставшиеся у Магеллана по водоизмещению и количеству пушек, и готовы были применить силу, если устрашение не сработает. Встреча была невозможной: нейтральной почвы, на которой ее можно было бы провести, чтобы одна из сторон не чувствовала себя в опасности, не осталось.

В тот же день, 2 апреля, Магеллан предпринял следующий шаг: он послал на шлюпке письмо Луису Мендосе на «Виктории». Но письмо было лишь предлогом: шесть матросов и посланец капитан-генерала имели другие приказания. Когда Мендоса, возможно с улыбкой или смешком, ощущая себя в полной безопасности, распечатал письмо и начал его читать, Гонсало Гомес де Эспиноса вынул кинжал из-под полы и нанес им удар в шею капитана. Следующий удар пришелся в голову и довершил дело.

«Необходимость не признает законов». Убийство было отчаянной мерой: это преступление, возможно, помогает понять, почему корона отказалась чтить память Магеллана и выплачивать компенсацию его наследникам. Деяние было совершено в тот момент, когда с флагманского корабля прибыла вторая шлюпка, на которой находилось (по противоречивым сведениям) по меньшей мере 15 вооруженных людей под командованием свойственника капитан-генерала, Дуарте Барбозы. Не встречая сопротивления, они подняли флаг Магеллана. Вновь захваченный корабль и «Сантьяго» сомкнули ряды с «Тринидадом». Баланс сил между сторонниками и противниками Магеллана качнулся в другую сторону. Теперь все шансы были на его стороне.

На следующий день, во вторник 3 апреля, Картахена и Кесада, у которых осталось лишь два корабля, судя по всему, решили, что их лучший шанс – бегство. Однако узкий вход в бухту был блокирован флагманским кораблем. Последовали тщетные попытки убедить Мескиту, остававшегося у них в руках, вступиться за них; затем они решили использовать его в качестве заложника, чтобы он с носа «Сан-Антонио», приближающегося к «Тринидаду», крикнул Магеллану не открывать огонь. Этот план не имел шансов на успех. Той же ночью, сразу после наступления сумерек, пока вожди заговорщиков спали, некоторые члены экипажа подняли якорь и подвели «Сан-Антонио» ближе к флагману – якобы чтобы перейти на сторону капитан-генерала: по крайней мере, так они рассказывали по возвращении в Испанию. Их встретили пушечные выстрелы[507].

На палубу «Сан-Антонио» высадилась абордажная команда, члены которой стали задавать вопросы: «На чьей вы стороне?» (¿Por quién estáis?) Те, кто понимал свою выгоду, отвечали: «За нашего господина короля и за вас».

Кесаду, Коку и других вождей мятежа, находившихся на борту «Сан-Антонио», заковали в железо. На «Консепсьон» сопротивление тоже быстро подавили и посадили под арест Картахену. Мафра вспоминал, что тот сдался сам после того, как понял, что экипаж больше не на его стороне. Магеллан послал спросить, «за кого этот корабль». «За короля, – ответил Картахена, – и за Магеллана во имя его» (впрочем, Мафра испортил патетический эффект от этой явно выдуманной сцены, повторив свою обычную ошибку: он постоянно забывал имя Магеллана и называл того Себастьяном)[508]. Что было на уме у Картахены? Были его слова трусливыми или благородными? Он поставил все на кон и проиграл; козыри были в руках у Магеллана. Толку от бравады не было, но, возможно, имело смысл сохранять достоинство.

4 апреля тело Мендосы выволокли на берег, четвертовали в соответствии с обычным приговором, выносимым предателям, и вывесили на виселице pour encourager les autres[509]. 7 апреля наступила Страстная суббота – день, когда Христос пребывает в могиле и голос молитвы тщетен. Это был отличный день для узаконенного судом убийства. Чтобы избавить Кесаду от повешения, к которому его приговорил Магеллан, слуга отрубил ему голову. Тело четвертовали и подвесили рядом с гниющими останками Мендосы.

В тот же день Магеллан приговорил Хуана де Картахену и Педро Санчеса де Рейну – священника, обвиненного в разжигании мятежа, – к высадке на необитаемом острове[510]. Согласно показаниям самих мятежников, вина священника на самом деле состояла в том, что он отказался выдать тайну исповеди. Стал ли отказ от смертной казни жестом милосердия или у Магеллана сдали нервы? Магеллан освободил от наказания 40 других мятежников, включая Хуана Себастьяна Элькано, который, согласно показаниям своих обвинителей, заслуживал смерти: Мафра утверждал, что этих людей тоже приговорили к повешению, но помиловали по просьбам других моряков[511]. Как Картахену и отца Санчеса, их оставили в цепях и заставили выполнять самые тяжелые работы, пока корабли не отплыли из гавани.

Согласно воспоминаниям, собранным Гаспаром де Корреа в Гоа примерно в 1540-е годы, Магеллан отправил некоторых участников мятежа на рекогносцировку пешком. Они «прошли более 40 лиг и воротились без каких-либо новостей»[512][513].

Их жизнь спасло не милосердие, а необходимость. Люди были нужны, а масштабная бойня ослабила бы экспедицию. Картахену и Санчеса пришлось освободить от виселицы по соображениям собственной безопасности. Казнь священника навлекла бы обвинения в кощунстве. А приговорить к смерти назначенца короля, в особенности без какого-либо юридически серьезного судебного процесса, являлось оскорблением величества[514]. Высадка же на необитаемом острове означала, что конечный приговор должен был вынести Бог. Если бы у жертв были хоть какие-то шансы на спасение, Магеллан бы, разумеется, не предоставил им такую возможность: выжив и попав домой, они смогли бы выдвинуть против него обвинения.

Магеллан держал своих высокопоставленных узников в кандалах до самого исполнения наказания, когда их высадили, снабдив «всего одной галетой и одним мечом каждого» (cum biscocti panis pera, singulisque ensibus)[515]. Согласно официальному реестру смертей, дело было 11 августа – менее чем за две недели до того, как корабли покинули залив Сан-Хулиан. Литература полна рассказов о тех, кто выжил на необитаемом острове благодаря героизму или чудесному спасению. Картахена и Санчес умерли в неизвестности. Интересно, сколько времени прошло после того, как корабли ушли, прежде чем они начали обвинять друг друга? В популярных литературных описаниях, которые берут начало из предположения Эрреры, Санчес отождествляется с другим священником – Бернальдо Кальметой (он же Бернардо Кальметас) из списка уцелевших участников экспедиции. Этот человек был предположительно гасконцем из окружения Антонио де Коки и плыл на