на борту «Сан-Антонио» приобрело особенно жесткий характер. «Я заявляю, – начинал свое сообщение Мескита в корректной юридической манере того времени, – что ночью того Пальмового воскресенья, 1 апреля нынешнего 1520 года, когда я был в своей каюте на указанном корабле и весь экипаж отдыхал, пришли Гаспар де Кесада, капитан корабля “Консепсьон”, и Хуан де Картахена, вооруженные, и с ними было около 30 вооруженных людей. Они вломились в мою каюту с обнаженными клинками и выволокли меня, приставив к груди острие».

Захватив корабль для своих мятежных целей, они повели своего пленника вниз «и они втолкнули меня в каюту Херонимо Герры, писца этого корабля, и надели на меня оковы, и, как будто этого им было недостаточно, закрыли дверь этой каюты на засов, а к тому же поставили у двери человека, чтобы тот не спускал с нее глаз»[494]. Рассказ подтверждали и другие свидетели. Педро де Вальдеррама, священник и судовой капеллан флагманского судна, утверждал, что бросил вызов Кесаде, призывая его вернуться к своему долгу цитатой из Псалма 17: «Cum sancto sanctus eris et cum perversis perverteris» («Со святыми ты будешь свят; а с развратным и сам развратишься»).

«Кто говорит это?» – бросил в ответ Кесада, не нуждавшийся в переводе.

«Пророк Давид».

«Тут нет никакого пророка Давида, отче»[495].

Присутствие Вальдеррамы на борту «Сан-Антонио» никак не объясняется. Впрочем, в диалог вполне можно поверить: священник, словно бы пытающийся оправдать грешника, духовного преображения которого он пытался добиться; и одержимый дьяволом злодей, откладывающий свои расчеты с Богом.

Хуан де Элорриага, штурман «Сан-Антонио», вмешался в разговор.

«Я требую от вас, – сказал он Кесаде, по всей вероятности, для соблюдения формальностей, – во имя Бога и короля Карлоса вернуться на ваш корабль, потому что сейчас не время бродить по кораблям с вооруженными людьми, а также я требую от вас освободить нашего капитана»[496].

Кесада отказался. Тогда штурман велел своим непосредственным подчиненным призвать экипаж к оружию «и потребовать освободить нашего капитана» (e demandemos nuestro capitán).

В ответ Кесада несколько раз ударил штурмана в руку[497] – или, по другим свидетельствам, нанес ему шесть ударов и оставил «умирать»[498] (так гласят самые убедительные рассказы о произошедшем). Чтобы прийти в себя, Элорриаге потребовалось два часа. Тем временем мятежники унесли его на «Консепсьон» и, по собственным утверждениям, сделанным позднее, пытались его вылечить. Но после долгой агонии он все же умер – 15 июля, согласно Declaración de fallecidos, своего рода списку мертвецов, составленному в Севилье в сентябре 1522 года, где перечислялись смерти участников экспедиции[499]. С помощью Антонио Коки Кесада обезоружил команду, которую судьба Элорриаги, видимо, серьезно обескуражила. Он запер все отобранное оружие, поместил под арест всех недовольных и поручил командовать пушечными расчетами Хуану Себастьяну Элькано, служившему канониром на корабле самого Кесады. При расследовании свидетели отмечали последовавший беспорядок на борту «Сан-Антонио»: постоянно поднимали и отдавали якоря, спутывали канаты и носились взад-вперед в замешательстве. Рассказчики прекрасно понимали, как вызвать ужас бюрократов, которые впоследствии будут разбираться в ситуации уже в Испании: главным обвинением должен был стать даже не мятеж, а анархия, нарушающая интересы короля и инвесторов. Отсюда, вероятно, настойчивое упоминание свидетелями «огромного ущерба товарам, которые были оставлены без внимания к их весу или объему открытыми, так что любой мог без помех забрать себе сколько угодно»[500].

На следующий день, 2 апреля, мятежники «раздавали еду без соблюдения правил» (daban pan a la gente sin regla) своим сторонникам[501]. Расхищение складов получило на следствии больше внимания, чем акты насилия, якобы совершенные мятежниками. Но что могло быть хуже разграбления королевского имущества? Оно было менее простительно, чем то, что Кесада, сражаясь с лояльными Магеллану людьми, «чуть не убил их своими ударами и не выдавал провизии»[502].

Показания, собранные в Испании у уцелевших мятежников, не подвергают сомнению свидетельства Мескиты. На допросах они сознались в том, что действительно захватили корабль Мескиты и заключили его под стражу, причем примерно в тех же словах, но, разумеется, без тона благородного негодования. Однако они заверяли, что их первоначальным намерением было не избить или похитить его, а попытаться убедить его перейти на их сторону и вместе с ними требовать от Магеллана подчиняться приказам короля.

Как и в предыдущих спорах в пути, они считали себя людьми короля, своего покровителя Фонсеку – королевским представителем, а своего вожака Картахену – назначенным королем руководителем. Они собирались не узурпировать командование, а осуществлять его в положенном им объеме, соблюдая королевские пожелания и требования. Они утверждали, что хотели убедить Мескиту выступить от их имени, поскольку боялись гнева капитан-генерала. Только когда Мескита отказался сотрудничать, его связали. Что же до Элорриаги, то его требования освободить Мескиту были подтверждены, как и его ранение, хотя мятежники и утверждали, что сами же вылечили его раны[503]. Но если и так, то их врачебного искусства хватило лишь еще на несколько дней жизни пострадавшего.

Картахена получил «Консепсьон», Кесада – «Сан-Антонио», а «Викторией» и так командовал член фракции Фонсеки Луис де Мендоса, так что заговорщики утром 2 апреля почувствовали себя достаточно сильными, чтобы диктовать свои условия. Их предложения сохранились в протоколах еще одного, столь же необъективного допроса, которому подверглись в мае 1521 года мятежники, бежавшие в Испанию[504]. Впрочем, подтверждение большей части данных этого документа содержится в протоколе допроса Мартина де Айямонте, юнги «Виктории», который дезертировал, попал в руки португальцев и 1 июня 1521 года был опрошен в Малакке[505].

Судя по этим данным, предложения мятежников были вполне разумными; но нужно помнить, что им грозил приговор за мятеж, который их показания могли приблизить или отвести. И если бы мятежники смогли захватить Магеллана, то нет никаких гарантий, что они оказали бы ему такой же почет, который обещали.

Требований было три, и все кажутся безобидными и умеренными. Во-первых, Магеллан должен соблюдать приказы, данные императором на всю поездку; конечно, разница в интерпретации этих приказов вызывала конфликты на протяжении всего путешествия. Во-вторых, он должен прекратить плести интриги, в которых его подозревали оппоненты. Эти подозрения не были конкретизированы, но, видимо, были связаны со страхами, вызванными угрожающим приглашением на обед. В-третьих, он должен был прийти к соглашению с теми, кто предлагал «то, что будет наилучшим образом служить Его Величеству»: иными словами, он должен был слушаться своих противников до конца экспедиции. Если бы он принял эти условия, их авторы обещали перестать именовать Магеллана унизительным – для него – титулом «ваша милость» (Vuestra Merced) и будут называть «ваша светлость» (Vuestra Señoría). Этот пункт может показаться современным читателям глупым,