— Сударь, — сказала на это Диана, — я принимаю ваше приглашение и благодарю случай, который позволит мне наконец своими глазами увидеть то, о чем я давно мечтала, — настоящее сражение.

Кадудаль поклонился, сделал знак своим людям, которые расширили проход, чтобы в него могла пройти коляска, и Диана оказалась по другую сторону баррикады.

Она осмотрелась и, помимо полутора тысяч человек, затаившихся там и сям в густой траве, о которых ей сказал Кадудаль, увидела еще тысячу солдат, залегших на землю, с карабинами в руках.

Около пятидесяти всадников укрылись в рощице, держа лошадей под уздцы.

— Сударыня, — обратился Кадудаль к Диане, — не сочтите меня невежей, если сейчас я буду целиком поглощен своими обязанностями командира. Как только я с ними разделаюсь, я тут же вспомню о других.

— Ступайте, сударь, ступайте, — ответила Диана, — и не беспокойтесь обо мне. Ах, если бы у вас была лошадь…

— У меня их две, — вмешался д'Аржантан. — Ту, что поменьше, я вполне могу уступить вам. Но дело в том, что она оседлана для мужчины и готова к бою.

— Это именно то, что мне нужно, — сказала Диана. Увидев, что молодой человек снимает свою сумку с седла лошади, воскликнула со смехом: — Благодарю вас, господин сборщик налогов из Данана! — и закрылась в своей коляске.

Когда с вершины холма в четверти лье от баррикады раздались первые выстрелы, дверца коляски распахнулась, из нее показался элегантный молодой человек в форме шуанов. На нем была бархатная куртка, из-за белого пояса торчали два двухзарядных пистолета. На голове красовалась шляпа с развевавшимися белыми перьями, на боку висела легкая сабля.

С уверенностью, выдававшей опытного наездника, юноша прыгнул на лошадь, которую ему подвел слуга Костера де Сен-Виктора, и занял место среди сорока или пятидесяти всадников под командованием бретонского командира.

— Я не буду пересказывать вам сражение, — сказал Гектор. — Скажу только, что Синие потерпели полное поражение, и лишь проявив недюжинную храбрость, им удалось вернуться в Ля Герш под командованием своего командира полковника Гюло.

Эта победа не принесла Кадудалю и его людям особенной стратегической выгоды, но много значила для настроения его войска. Кадудаль со своими двумя тысячами не только устоял под натиском четырех или пяти тысяч республиканцев, закаленных пятью годами военных действий, но и отбросил их обратно в город, при этом Синие потеряли четыреста или пятьсот человек.

Новый мятеж, мятеж бретонцев, перехватил знамя вандейского восстания, и его начало ознаменовалось победой.

Диана билась в первых рядах, стреляла из карабина, три-четыре раза вступала в ближний бой и отбивалась, стреляя из пистолетов. Костер де Сен-Виктор вернулся из боя, набросив куртку на одно плечо, — его рука была пробита штыком.

— Сударь, — сказала девушка Кадудалю, который то и дело исчезал в дыму и не покидал первых рядов, — вы сказали, что после боя спросите, зачем я приехала к вам и чего от вас хочу. Бой закончился, и я хочу примкнуть к вашему отряду.

— Кем же, сударыня? — спросил Кадудаль.

— Как простой волонтер. Я только что доказала вам, что грохот и дым не пугают меня.

Кадудаль нахмурился, лицо его стало строгим.

— Сударыня, — сказал он, — то, чего вы просите у меня, гораздо серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Я скажу вам одну странную вещь. Я должен был стать священником, от всего сердца принес обеты, которые необходимы при вступлении в монашеский орден, и никогда их не нарушал. Я не сомневаюсь, что вы станете прекрасным адъютантом, вы уже доказали свою храбрость. Я считаю, что женщины ничуть не хуже мужчин. Со времен Эпихариды, откусившей себе язык, чтобы не выдать сообщников под пытками, которым ее подвергали по приказу Нерона, и до дней, когда Шарлотта Корде избавила землю от чудовища, перед которым трепетали мужчины, в каждом столетии мы получаем новые доказательства вашей силы. Но в нашей религиозной стране, и особенно в нашей старой Бретани, существуют предрассудки, часто заставляющие командиров отвечать отказом на предложения, подобные вашему. И хотя многим моим собратьям приходилось предоставлять убежище женщинам, но это были сестры и дочери убитых роялистов. Им мы обязаны оказывать поддержку и защиту, за которыми они обращаются к нам.

— А кто сказал вам, сударь, — воскликнула Диана, — что я не дочь или сестра убитых роялистов, а может быть, и та и другая разом? И что я не имею тех прав, о которых вы только что говорили?

— В таком случае, — улыбнулся д'Аржантан, — откуда у вас паспорт, подписанный Баррасом, в котором значится, что вы владеете почтой в Витре?

— Не будете ли вы так добры показать мне ваш паспорт? — спросила Диана у лже-д'Аржантана.

— Черт возьми, хороший ответ, — сказал Кадудаль, которого заинтересовали хладнокровие и настойчивость Дианы.

— И не объясните ли вы, как, будучи другом и правой рукой Кадудаля, вам удается разъезжать по всей Республике под видом государственного сборщика налогов?

— В самом деле, — сказал Кадудаль, — объясни нашей гостье, как ты стал государственным сборщиком, и она расскажет нам, какое отношение она имеет к почте в Витре.

— О, это секрет, который я не могу открыть нашему целомудренному другу Кадудалю, — отвечал Костер де Сен-Виктор. — Но если он будет настаивать, я скажу, рискуя вызвать краску на его лице, что в Париже, на улице Колонн, рядом с театром Фейдо[63], живет некая мадемуазель Аврелия де Сент-Амур, которой гражданин Баррас ни в чем не может отказать и которая, в свою очередь, ни в чем не может отказать мне.

— Кроме того, — добавил Кадудаль, — под именем д'Аржантан, вписанным в паспорт моего друга, скрывается имя, которое служит ему пропуском в любой отряд шуанов, вандейцев и роялистов, носящих белую кокарду во Франции и за границей. Теперь, сударыня, когда нечего опасаться, вашему попутчику больше не нужно скрывать, что он вовсе не республиканский сборщик налогов из Данана, а связной генерала Круглая Голова и Соратников Иегу.

При упоминании о Соратниках Диана вздрогнула.

— Скажу больше, — снова заговорил лже-д'Аржантан, — что мне пришлось присутствовать при казни изменника: виконт де Фаргас, предавший своих товарищей, был пронзен кинжалом у меня на глазах.

Диана почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Если бы она успела назвать себя, то цель, ради которой она предприняла эту поездку, оказалась бы недостижимой. Сестре виконта де Фаргаса, приговоренного Соратниками Иегу, никто и никогда не открыл бы имен и местопребывания его палачей.

Итак, она молчала, казалось, ожидая продолжения рассказа, прерванного д'Аржантаном. Кадудаль понял ее молчание именно так и снова заговорил: