рассказал ему о первой встрече с Поппи. О том дне, когда впервые услышал ее голос. Каким хриплым он был, каким неуверенным и в то же время полным боли. А оттуда уже история развернулась сама собой: похоть, чувство вины, тысячи крошечных способов, которыми я влюблялся, и тысячи крошечных способов того, как я отдалялся от своего сана. Я рассказал ему о звонке епископу Бове, о собранном мною букете. А потом рассказал ему о Стерлинге, увиденном поцелуе и о том, какие ощущения он во мне вызвал, словно все страхи и паранойя, которые у меня были на их счет, переродились во что-то чудовищное и рычащее. Измена – это ужасно, но насколько хуже она может быть, если вы с самого начала подозревали, что между теми двумя что-то есть? Мой мозг не переставал кричать мне, что я должен был быть умнее, должен был знать и чего я еще ожидал? Неужели я действительно ожидал счастливого конца? Никакие отношения с таким греховным началом не могли бы привести к счастью. Теперь уж я в этом убедился.

Джордан терпеливо слушал, на его лице не было ни осуждения, ни отвращения. Иногда он закрывал глаза, и я задавался вопросом, что еще он слышал кроме моего голоса – вернее, кого еще, – но я понял, что у меня больше не было сил думать о чем-либо, даже о своей собственной истории, которая остановилась на мучительном моменте, когда я добрался до той части, где застал Стерлинга и Поппи. Что еще я мог сказать? Что еще мог почувствовать?

Я опустил голову на руки, но не стал плакать, гнев и горе по-прежнему витали неуловимо далеко. Во мне были только шок и пустота, чувство ошеломления, которое может возникнуть у человека, выбравшегося из зоны боевых действий.

Я вдохнул и выдохнул сквозь пальцы. Голос Джордана доносился откуда-то издалека, хотя мы сидели достаточно близко и наши колени соприкасались.

– Ты на самом деле любишь ее? – спросил он.

– Да, – ответил я сквозь руки.

– И считаешь, что между вами все кончено?

Я ответил не сразу, не потому, что не знал ответа, а потому что слишком трудно было произносить эти слова:

– Не понимаю, как может быть иначе. Она хочет быть со Стерлингом. Она предельно ясно дала это понять. – Конечно, появись Поппи на пороге Джордана, я заключил бы ее в объятия без единого слова.

Не столько безоговорочная любовь Бога, сколько острая потребность наркомана.

– Без нее… – Джордан встретился со мной взглядом, – как ты думаешь, ты все еще хочешь отказаться от сана?

Вопрос Джордана поразил меня словно пушечный выстрел. Честно говоря, я не знал, чего мне хотелось прямо сейчас. В смысле, я никогда не хотел быть с женщиной больше, чем быть священником, но я предпочитал прожить свою жизнь с Поппи, чем оставаться пастырем. Мне не нужна была свобода, чтобы заниматься сексом, я желал быть свободным, чтобы трахать ее. Я не хотел семью, я хотел семью с ней.

И если я не мог заполучить Поппи, значит, мне не нужна эта другая жизнь. Я хотел быть с Богом и хотел, чтобы все было прежде.

Наверное, я мог бы позвонить епископу, все объяснить и надеяться, что он позволит мне сохранить мой духовный сан. Я понимал, что будет трудно оставаться в Уэстоне, зная, что Поппи рядом, видеть все места, где мы были вместе. Но, с другой стороны, у меня, по крайней мере, останутся мой приход и моя миссионерская работа, которыми я мог бы заполнить свое время. Чем больше я думал об этом, тем больше мне это нравилось – во всяком случае, я мог бы сохранить частичку своей жизни такой, какой она была раньше. Я мог бы следовать своему призванию, пусть даже потерял по дороге свое сердце.

– Не думаю, что по-прежнему хочу уйти, – ответил я.

Джордан какое-то время молчал.

– Ты готов к своему покаянию?

Я кивнул, не поднимая головы.

– Ты посвятишь Богу один полный день, день полного и безраздельного общения с Ним. Он хочет поговорить с тобой, Тайлер. Он хочет быть с тобой в это время страданий и смятения, и ты не должен закрываться от Него в своем горе.

– Нет, – пробормотал я. – Этого наказания недостаточно. Мне нужно нечто большее… я заслуживаю чего-то более жесткого, чего-то худшего…

– Чего? Власяницы? Хождения босиком в течение трех месяцев? Жестокого самобичевания?

Я поднял глаза, чтобы взглянуть на него.

– Я не шучу.

– Я тоже. Ты пришел ко мне за отпущением грехов, и я даю его наряду с Божьим посланием для тебя. На самом деле этот день покаяния должен наступить завтра. Оставайся сегодня со мной, и, что бы ни случилось, завтрашний день ты проведешь здесь. После утренней мессы церковь будет в твоем распоряжении, так что у тебя будет достаточно времени и места для молитвы.

Лицо Джордана было, как всегда, спокойным и одновременно блаженным, и я без тени сомнения знал, что он прав. День размышлений после пьянящего возбуждения последних трех месяцев был для меня немалым, и именно в этом я нуждался. Часы самопознания и откровенных бесед с Богом станут для меня мучительными, но необходимые вещи часто причиняют боль.

– Ты прав, – уступил я. – Хорошо.

Джордан кивнул и тихо произнес молитву об отпущении грехов, а затем мы несколько минут сидели в тишине. Большинство людей чувствовали бы неловкость молчания, но Джордан был другим – он чувствовал себя в нем как дома, наедине с собственными мыслями. И от этого мне стало немного легче быть с самим собой, даже несмотря на все невысказанные чувства, все еще нависавшие надо мной.

По крайней мере, пока не зазвонил телефон.

Выведенные из задумчивости, мы оба уставились на телефон Джордана на его кухонном столе. На часах было почти два часа ночи. Джордан быстро встал, потому что телефонные звонки в это время, как правило, не сулили ничего хорошего: автомобильные аварии, неожиданное ухудшение состояния больного, пациенты хосписа, наконец испускающие свой последний вздох. Такие события, когда люди нуждались в том, чтобы их священник был рядом с ними.

Я наблюдал, как он ответил на звонок, и беззвучно произнес молитву о том, чтобы никто серьезно не пострадал, я молился чисто по привычке, произнося заученные наизусть слова, а затем заметил, как его взгляд метнулся ко мне.

– Да, он со мной, – тихо ответил Джордан, и мое сердце заколотилось в беспорядочном ритме стаккато, потому что это не могла быть Поппи, не могла, но что, если это была она?

Господи, я бы все отдал, будь это так.

– Конечно, минутку, – сказал Джордан и передал мне телефон. – Это епископ, – прошептал он.

И в этот момент мое сердце перестало биться, резко ухнув в пятки. Епископ в два часа ночи?

– Алло, – сказал я в телефон.

– Тайлер. – Одного этого слово оказалось достаточно, чтобы понять, что произошло что-то серьезное, по-настоящему нехорошее, потому что я никогда не слышал своего наставника таким расстроенным. Может, все дело в моем увольнении?

– По поводу того голосового сообщения, – сказал я, – мне очень жаль, что я не дождался, чтобы поговорить с вами должным образом. И теперь, когда у меня было немного времени подумать, я не уверен, что действительно хочу оставить духовенство. Я понимаю, что мне многое нужно объяснить и придется искупить немало грехов, но сегодня для меня все изменилось, и…

Голос епископа звучал напряженно, когда он меня прервал:

– К сожалению, некоторые другие подробности всплыли на свет… боюсь, довольно публично.

Черт.

– Какие подробности?

– Я весь день пытался тебе дозвониться, звонил даже твоим родителям и некоторым из твоих прихожан, но никто не знал, где ты. И только сегодня вечером я подумал, что ты, возможно, отправился к своему духовнику.

Мне казалось, что он тянет время, как будто не решается рассказать мне о том, что произошло, но я должен был знать.

– Епископ, пожалуйста.

Он вздохнул.

– Несколько фотографий опубликовано в социальных сетях. Ты и женщина, твоя прихожанка, я полагаю, Поппи Дэнфорт.

Те снимки, которыми Стерлинг шантажировал меня.

Я понимал,