— Но ведь ты сам не являешься членом «Жокей-клуба»? И не принимаешь участия в скачках?

— Нет.

— А почему? Ты ведь живешь совсем рядом с Ньюмаркетом.

Спенсер пожал плечами:

— Никогда не хотел этого. Я вообще не люблю посещать скачки. — А когда Амелия внимательно посмотрела на него, намереваясь задать очередной вопрос, поспешно добавил: — Меня не интересуют победы.

— Да и в деньгах ты тоже не нуждаешься. Тогда зачем тебе все это?

— Потому что я умею это делать. Кроме того, работа на ферме доставляет мне удовольствие.

Амелия взялась пальцами за подбородок и задумчиво посмотрела на мужа.

— Два способа сказать одно и то же.

— Наверное, ты права.

Они смотрели на резвившихся в загоне жеребят, и по телу Спенсера разлилось тепло. С того самого момента, как Амелия сунула ему в руки тщательно вышитый носовой платок, Спенсер почему-то знал, что она поймет и примет все это. Это глубокое удовлетворение от того, что ты делаешь свое дело лучше других, не ожидая похвалы или восхищения. И тут вдруг Спенсер понял, почему Амелии так нравилось составлять меню, развлекать гостей и воспитывать всех вокруг. Она умела делать это лучше других и получала от этого ни с чем не сравнимую радость.

— А Осирис? — спросила Амелия. — Ты так стремишься заполучить его в единоличное пользование. Полагаю, тебе хочется отделаться от конкурентов. Ведь если многие смогут получить от него потомство, интерес к твоим лошадям уменьшится.

Спенсеру нравился острый ум Амелии. Она моментально схватывала все, что касалось ведения дел. Спенсер часто покупал чемпионов скачек, вышедших на «пенсию», не для того, чтобы получить от них потомство, а чтобы сократить число конкурентоспособных жеребят. И еще для того, чтобы они могли дожить свой век в тепле и довольстве.

— Да, — произнес он. — Сокращение числа его отпрысков действительно выгодно для меня.

— Но это не основная причина. Эта выгода не стоит того, чтобы тратить на его покупку несколько десятков тысяч фунтов.

Внезапно Спенсер понял, как далеко зашла их беседа. Настолько далеко, что еще немного, и придется выложить некоторые из своих тайн. Спенсер напрягся, словно приготовился защищаться.

— А какое отношение это имеет к нашим урокам?

— Никакого. Так и я здесь не из-за лошадей. Я просто хочу узнать тебя, Спенсер. Хочу понять.

Амелия положила свою руку на ограду рядом с рукой мужа. Ее мизинец почти касался его мизинца, и исходившее от него тепло начало растапливать сопротивление Спенсера. А совесть довершила остальное.

Задолго до смерти дяди Спенсер заключил с собой сделку. Да, он унаследует титул и примет на себя налагаемые им обязательства, но на своих собственных условиях. И к черту, что подумают или скажут о нем люди. Он не собирался ни перед кем объясняться. Если дело не касалось карт, честнее Спенсера не было человека на всем белом свете. В день их с Амелией бракосочетания он потребовал ее тела, преданности и доверия. Она же, в свою очередь, попросила ответить на некоторые вопросы. Поэтому теперь, когда она с легкостью давала ему желаемое, Спенсер чувствовал себя неловко от того, что не отвечает ей взаимностью.

— Хорошо, — произнес он, протягивая Амелии руку. — Идем, поговорить лучше внутри. — С этими словами он отвел жену в дальний конец конюшни.

Амелия заметно напряглась, когда они приблизились к стойлу Джуно, и Спенсер понял, что она вспомнила грубые слова, сказанные им прошлой ночью.

— Я жалею, что накричал на тебя, — произнес он, останавливаясь в двух шагах от стойла кобылы. — Но я беспокоился за твою безопасность. Как я уже говорил, Джуно кусается. И лягается. Она не любит новых людей. Вернее, большинство людей. — Спенсер тяжело вздохнул. — Она чертовски норовистая и несговорчивая.

Амелия с опаской посмотрела на лошадь, и та громко фыркнула, словно подтверждая слова хозяина.

— Тогда почему ты держишь ее у себя?

— Потому что никто больше не сможет. Она — первая лошадь, купленная мной по приезде в Англию. Отец оставил мне небольшое наследство. Достигнув совершеннолетия, я отправился на аукцион, где и купил эту кобылу. Я был молод и глуп. Смотрел лишь на родословную, не принимая во внимание темперамент. Ей было четыре года. Она могла похвастаться прекрасной родословной и небольшими успехами на скачках. Я думал, что совершил выгодную сделку. Но не знал, что ее своенравие зачастую граничило с опасным поведением — в зависимости от всадника. А весь предыдущий год она провела в поместье своего хозяина, отданная на откуп совершенно некомпетентному конюху. Ее держали на привязи в темном тесном стойле, не чистили должным образом и часто били.

Спенсер замолчал и тяжело вздохнул. Даже сейчас он чувствовал, как в груди закипает гнев. Взяв себя в руки, он продолжал:

— К тому времени как я ее купил, она окончательно утратила веру в людей. Никто не мог надеть на нее седло. Никто не мог даже приблизиться к ней без риска для пальцев. Было ясно, что от нее никогда не получить потомства. Мой дядя хотел умертвить ее, но я не позволил.

— Не позволил? — Амелия сочувственно погладила пальцы мужа.

— О, это было не так уж благородно, как может показаться со стороны, — возразил Спенсер. — Мной двигало уязвленное самолюбие. Я купил эту чертову лошадь и не хотел потерять своих денег. Или признать собственное поражение. — Выпустив руку Амелии из своей, Спенсер приблизился к Джуно. Лошадь любовно ткнулась в ладонь хозяина, а затем подставила ему левое ухо. Она любила, когда ее почесывали, и Спенсер не стал ее разочаровывать. — Я взял на себя ответственность за нее и на целый год отправил на пастбище, — продолжил Спенсер свой рассказ. — Я не делал попыток обуздать ее и ничего от нее не требовал. Я кормил ее, поил, пытался чистить, насколько она это позволяла. Даже после того, как мне удалось наконец завоевать ее доверие, потребовался целый год на то, чтобы приучить Джуно к седлу. Со временем у меня уже получалось надеть на нее уздечку и даже ненадолго сесть в седло. Странно, но наши прогулки улучшили ее характер. Словно она только этого и ждала — возможности оказаться полезной, нести на себе всадника и мчаться с ним через парк. Так я стал чаще выезжать на ней. Теперь это вошло в привычку. Джуно позволяет конюхам кормить и чистить себя. Но сесть в седло она до сих пор разрешает лишь мне одному.

Спенсер посмотрел на Амелию, и та одарила его обезоруживающей улыбкой. Он понял, что говорил очень долго, а она стояла все это время и терпеливо слушала, не желая прерывать рассказ.

— Она стареет, — вновь заговорил Спенсер. — И скоро не сможет носить на себе всадников. Тем более всадника моей комплекции. Я всегда был слишком тяжел для нее. Но если я стану выезжать на ней реже, ее характер начнет ухудшаться. Она перестанет есть, будет лягаться. Мне больно видеть, как Джуно каждый раз прогибается под моей тяжестью, но еще больше я беспокоюсь о том, что произойдет, если ее отлучить от ежедневных прогулок. — Спенсер в последний раз потрепал кобылу по холке, а потом отошел от стойла и сложил руки на груди. — И вот тогда мне на помощь придет Осирис.