лыком шит. Потому я и говорю. Теперь-то еще ничего, только глаза от удивления у людей лезут на лоб, а если он, то бишь Николай Иванович, вдруг возьмет да осерчает, захочет и немцам послужить? Знаешь, как тогда головы с плеч покатятся? Он же лучше немцев обо всем в районе знает… И активистов, и…

— Ты думаешь, он?..

— Ничего я не думаю, — уже со злостью сказал Шарейка. — Я тебе говорю, как оно есть или может быть. Когда-то мой Гирша говорил: не думай, как думаешь, а думай, как придется. Кстати, разумный человек был.

Шарейка прошелся в раздумье по хате.

— А впрочем, — махнул он рукой, — гори они, и немцы, и начальники полиции ихние, особенно Рославцев! Ты лучше давай уж выкладывай, Денис, начистоту, что принудило тебя приехать к нам в такое время?

— Да уж и не знаю, с чего начинать, — замялся Зазыба.

— Просто так не поехал бы, — уточнил, подбадривая, Шарейка.

— Девку вот привез в местечко, — сказал Зазыба.

— А кто она тебе? — спросил Шарейка.

— Как тебе сказать… — Зазыба собрал гармошкой лоб. — Просто надо устроить в местечке…

Шарейка на это заметил:

— Так у вас же там, посреди леса, спокойнее можно прожить.

Зазыба отвел глаза.

-=- Она так вот, как и ты, тоже хочет поработать на немцев, — глухо и совсем некстати сказал он.

Шарейка помолчал в затаенном смущении, а потом сказал вдруг спокойно:

— Ну что ж, нехай поработает. Позови ее в хату.

— Обойдемся пока без нее, — отозвался Зазыба.

Тогда Шарейка посмотрел на него во все глаза, пожал плечами.

— Что-то я не понимаю сегодня тебя, Денис.

— А тут и понимать нечего, — повысил голос Зазыба. — Девка хочет поселиться на житье в местечке. Ты же сам говорил, война войной, а человеку жить надо.

— Так это я сказал…

— А она тем более, бо осталась одна. Беженка. Ищет пристанища.

— А чем не пристанище в Веремейках?

— Она же хочет делать что-то, чтоб еще и кормиться!

Шарейка покрутил головой.

— А то сам прокормить не в состоянии? У тебя же ртов не богато!

— Она ведь сама себе хозяйка. Говорит, свези в Бабиновичи.

Шарейка с недоверием сморщился.

— Дело ваше, — сказал он. — Вижу, хитришь, не хочешь открыться. Но чего мне все это стоить будет? Ты же, наверное, хочешь, чтобы я пособлял ей устраиваться?

И тут Зазыба не нашелся, что ответить, просто не был готов к подобному разговору.

Тогда Шарейка потер ладонью небритую щеку и заговорил со злостью, будто хотел запугать Зазыбу:

— Тут своих девок хватает. Уже который день по местечку с мокрыми хвостами бегают. Благо, есть куда и откуда. Еврейские дома ведь почти все пустуют. В местечке остался один Во cap, если помнишь, да еще Ицкина женка, того Ицки, что мельником когда-то был в Прудках. Так сам Ицка помер, а баба его хворая. У нее один страх переборол другой. А Восар тоже на ладан дышит. Одним словом, в местечке теперь только два старых еврея. Остальные поперед армии поехали кто куда. Так дома ихние пустуют. Офицеры немецкие пируют там, когда часть какая через местечко идет и останавливается. Завсегда ищут по местечку девок. Учительницы остались, да и в больнице женского персоналу хватает. Ночи напролет граммофоны в еврейских домах надрываются. А теперь вот и твоя беженка туда же. Не зря, с лица ничего, да и все остальное, кажись, в аккурате. Так что… смотри! Но если сама уж больно хочет, то сделаем одолжение, можно отвести хоть сейчас за почту, нехай в Хонином доме селится.

Шарейка глянул исподлобья на Зазыбу, будто хотел убедиться, какое впечатление произвели его слова. Но по виду Зазыбы нельзя было угадать его истинного настроения, умел, если это было нужно, не показывать. Но вот Зазыба стремительно отошел от окна, сел на стул, стоявший почти посреди хаты. Не приятно ему было вести с хозяином такой разговор, знал, что портной теперь нехорошо думал о нем. И тем не менее то, что Шарейка каким-то образом мог догадываться о действительном положении вещей, Зазыбе и в голову не приходило. Интерес портного к тому, чем может обернуться для него дело с устройством в местечке Марыли, можно было отнести за счет обыкновенного любопытства. Однако как раз теперь Зазыба по настоящему и почувствовал всю нелепость своей затеи: выходило, что он сознательно втягивал портного в опасное дело и даже не предупреждал его об этом. Совесть требовала рассказать Шарейке обо всем, но Зазыба не имел права раскрывать тайну. Оправдывало его немного то, что он и сам ничего толком не знал. Теперь он сидел перед портным и лишь переводил дыхание. Однако, пожалуй, хуже всего было то, что он вообще неумно повел весь разговор, с порога набросился на человека, которого уважал и в котором теперь особенно нуждался: во всяком случае, лоскут немецкого сукна не стоил того, чтобы портить настроение и самому себе, и хозяину этой хаты, а тем более бросать тень на Марылю. Конечно, можно было еще исправить все, как-то обрести прежнее расположение? которое всегда было между ними, но Зазыба уже был не в состоянии перевести разговор на что-то иное — ощущение стыда и вины сильно угнетало его.

Тем временем домой неожиданно вернулась хозяйка, Шарейкова жена, принаряженная, очевидно, по случаю спаса.

— А я думаю-гадаю, кто это к нам на коне, — сказала Шарейкова жена грудным голосом, улыбаясь. — Дак что же это вы дивчину одну оставили во дворе?

— Ты и в самом деле, Зазыба, позови ее, — почувствовав укор, обратился к Зазыбе хозяин. — А то я не знаю, как звать ее. А Ганна за это время на стол соберет. Обедать, может, и рано, однако же когда-то мой Гирша говорил: обед на обед не то, что палка на палку.

— Твой Гирша, вижу, на все случаи жизни науку тебе дал, — усмехнулся Зазыба и вышел на крыльцо, чтобы позвать Марылю.

За обедом Шарейка сказал жене:

— Может, возьмем к себе жиличку?

Ганна, успевшая по-женски быстро окинуть взглядом незнакомую девушку, посмотрела на мужа с насмешливым недоверием.

Тогда Зазыба перехватил разговор.

— Нехай будет так, как договорились, — сказал он решительно портному. — Тем более что дома в местечке, как ты говоришь, без хозяев остались. Пущай занимает какой-нибудь.

— У тебя, Денис, как я погляжу, так все очень просто выходит, — с насмешливым выражением покачал головой Шарейка. — Разве человеку для жизни одного пустого дома хватит? Что-то же еще и есть надо, и спать на чем-то надо? Евреи ведь спои пуховики позабирали!

— А у меня деньги есть, вмешалась