Вглядываясь в благостный духовный облик этого сподвижника патриарха Тихона, мы невольно вспоминаем другого русского иерарха, который в те же годы вел ту же борьбу за церковную свободу – в других условиях, но против того же косного духа административного насилия и вовлеченности Церкви в мирскую политику, против того духа, который не один митрополит Сергий унаследовал от прошедшей эпохи. И подводя итог духовному подвигу митрополита Агафангела, напомним слова о церковной свободе, которыми подвел итог своему жизненному пути митрополит Евлогий (Георгиевский):

«В рамках церковных догматов и канонов свобода Церкви есть основная стихия, голос Божий, звучащий в ней: можно ли его связывать, заглушать? Внешняя связанность и подавление этого голоса ведет к духовному рабству. В церковной жизни появляется боязнь свободы слова, мысли, духовного творчества, наблюдается уклон к фарисейскому законничеству, к культу формы и буквы, – все это признаки увядшей церковной свободы, рабства, а Церковь Христова существо полное жизни, вечно юное, цветущее, плодоносящее… С глубоким благоговением преклоняюсь пред величайшим духоносным апостолом христианской свободы – св. апостолом Павлом и радуюсь, что наше святое православие соблюло в неповрежденном виде этот дар.

…Самая упорная борьба всей моей жизни была за свободу Церкви. Светлая, дорогая душе моей идея… Я боролся за нее со всеми, кто хотел наложить на нее руку, не отступая перед тем, откуда угроза надвигалась, справа или слева, от чужих или своих; и так же независимо, справа или слева, готов был принимать сторонников и соратников в стан борцов за Церковь.

…Вне церковной свободы нет ни живой церковной жизни, ни доброго пастырства. Я хотел бы, чтобы слова о Христовой Свободе запали в сердца моих духовных детей, и чтобы они блюли и защищали ее от посягательств, с какой бы стороны угроза ни надвигалась, памятуя крепко, что духовная свобода – великая святыня св. Церкви (Путь моей жизни. С. 651–657).

Различное переживание и понимание природы Церкви, с предельной остротой выразившееся в каноническом споре двух выдающихся иерархов – митрополита Сергия, с одной стороны, и митрополита Кирилла, с другой, – явилось выражением двух церковных течений, двух традиций, и поныне создающих самое глубокое разномыслие в Русской церкви, подобное спору между «иосифлянами» и «нестяжателями» в начале ХVI века. Выбор между этими двумя традициями вынуждены совершать и русские православные верующие за рубежом.

По-видимому, приходит время, когда становится необходимым продолжить великий спор, в атмосфере терпимости и церковного братолюбия – однако не жертвуя церковной правдой. Цель состоит в достижении православного понимания природы Церкви, неразрывного с осуществлением православных форм церковной жизни.

Такой спор может быть плодотворным лишь при отказе от распространенного заблуждения, что единомыслие по всем нерешенным, но важным вопросам есть обязательное условие церковной любви. Напротив, любовь предшествует единомыслию и рождает его, но рождает в муках. Братолюбие при отсутствии единомыслия есть, несомненно, тяжелый крест, но отказ от него означает отказ от надежды на достижение единства и полноты Церкви. Весь трагический опыт Русской церкви убеждает в том, что именно измена духу братолюбия явилась глубинной причиной ее нынешнего бедственного положения…

Голос митрополита Кирилла – первого из названных патриархом Тихоном местоблюстителей, самого авторитетного (как показал опрос 1926 г.) иерарха в Русской церкви, раздался позже других. 2/15 мая 1929 г. он пишет митрополиту Сергию из Туруханской ссылки:

«До тех пор, пока митрополит Сергий (фамилии в дальнейшем для сокращения опускаем. – Л.Р.) не уничтожит учрежденного им Синода, ни одно из его административно-церковных распоряжений, издаваемых с участием так наз. Патр. синода, я не могу признавать для себя обязательным к исполнению».

Этот аргумент о «превышении власти» был еще недостаточен для столь категорических выводов, что и доказал ответ митрополита Сергия. Глубоко православное переживание природы церковной власти привело митрополита Кирилла к точным каноническим действиям, хотя полное обоснование этих действий он нашел несколько позже. В том послании, которое мы цитируем, митрополит Кирилл продолжает развивать идеи митрополита Иосифа и митрополита Агафангела.

«Я глубоко скорблю, – пишет митрополит Кирилл, – что среди единомысленных митрополиту Сергию архипастырей, в нарушение братской любви, уже применяется по отношению к несогласным и обличающим их неправоту кличка отщепенцев, раскольников. Ни от чего святого и подлинно церковного я не отделяюсь; страшусь только приступать и прилепляться к тому, что признаю греховным по самому происхождению…»

В другом письме, имевшем хождение среди церковного народа и духовенства приблизительно в это же время (1929 г.), митрополит Кирилл высказывает важные мысли о реальном содержании понятия «церковная дисциплина»:

«Церковная дисциплина способна сохранять свою действенность лишь до тех пор, пока является действительным отражением иерархической совести Соборной церкви; заменить же собою эту совесть дисциплина никогда не может. Лишь только она предъявит свои требования не в силу указаний этой совести, а по побуждениям, чуждым Церкви, неискренним, как индивидуальная иерархическая совесть непременно станет на стороне соборно-иерархического принципа бытия Церкви, который вовсе не одно и то же с внешним единением во что бы то ни стало. Тогда расшатанность церковной дисциплины становится неизбежной, как следствие греха. Выход же из греха может быть один – покаяние и достойные его плоды…»

Если отдельные горячие головы из противников митрополита Сергия в пылу полемики допускали в первое время высказывание хулы на таинства, то ответом была та же хула на таинства церковные, но хула продуманная, ответственная, закрепленная официальным постановлением. 24 июля/6 августа 1929 г. митрополит Сергий со своим Синодом принимают это позорной памяти постановление об отношении к священнодействиям, совершаемым теми, кого он называет «раскольничьим клиром», приравняв всех несогласных с действиями митрополита Сергия к обновленцам и григорианам. Постановление гласило:

«Таинства, совершенные в отделении от единства церковного… последователями быв. Ленинградского митрополита Иосифа (Петровых), быв. Гдовского епископа Димитрия (Любимова), быв. Уразовского епископа Алексия (Буй), как тоже находящихся в состоянии запрещения, также недействительны, и обращающихся из этих расколов, если последние крещены в расколе, принимать через таинство св. миропомазания; браки, заключенные в расколе, также навершать церковным благословением и чтением заключительной в чине венчания молитвы «Отец, Сын и Св. Дух».

…Умерших в обновленчестве и в указанных расколах не следует хотя бы и по усиленной просьбе родственников отпевать, как и не следует совершать по их и заупокойную литургию. Разрешать только проводы на кладбище с пением «Святый Боже»…»

Логика насилия довела митрополита Сергия до этого крайнего способа воздействия на психологию церковного народа: тех, кто думает иначе, чем митрополит Сергий, – перевенчивать, перемазывать, не отпевать… Временное разномыслие закреплялось этими действиями как непримиримая вражда. Из всех церковных преступлений митрополита Сергия эта хула на благодать – несомненно, преступление самое тяжкое. За церковное инакомыслие (и не в вопросах веры – а в вопросах церковной политики!) митрополит Сергий пытался лишить человека не жизни и свободы, но, с точки зрения верующего, гораздо большего: он отлучал его от Самого Источника Вечной Жизни. И хотя «отлучение» это, несомненно, оставалось только на бумаге, но это не уменьшает тяжкого греха митрополита Сергия, возомнившего, что божественная благодать подчиняется его канцелярским указам, принятым к тому же во исполнение велений НКВД!