Это был флаг Двора чудес, и указывал он, что сие жилище принадлежит королю, так как у Двора чудес был и свой король!

Короля этого звали Ганс. То было настоящее животное. Ганс был наделен геркулесовой силой. Когда нужно было забить быка, он приходил, закатывал рукав, взмахивал кулаком и опускал его на голову скотины, которая почти всегда падала замертво.

Ганса боялась и уважала вся воровская братия. Боязнь была вызвана его силой. Уважение же возникало оттого, что никто никогда не знал, что у Ганса на уме.

Он был неразговорчив. Иногда вызывал у окружающих тревогу своими ухмылками, иногда награждал их сочувствующими или презрительными улыбками. Он всегда участвовал в пирушках Двора чудес, но, скорее, для поддержания порядка. Мы не беремся утверждать, что его никогда не находили пьяным в какой-нибудь луже, но, в общем и целом, похоже, в нем присутствовало некое достоинство, которое позволяло ему прочно держаться во главе этих гнусных людей, коими он правил.

Ланселот Бигорн, знаком показав Буридану следовать за ним, вошел в дом, то есть в Лувр Ганса.

На первом этаже располагалась просторная комната, забитая оружием всех видов.

Здесь же стоял очаг, где кипела незнамо какая смесь в огромном котелке, подвешенном на железной цепи над топкой. Перед очагом пряла пеньку пожилая, с очень морщинистым лицом, женщина, старуха, которая дрожала от горячки.

– Где Ганс? – спросил Бигорн.

Старуха подняла палец к потолку, показывая, что король на втором этаже.

– Он спустится?

Старуха кивнула.

– Что ж, – пожал плечами Ланселот, тут же позабыв о старухе, – можем пока устроиться и здесь. Когда Ганс спустится, посмотрим, что можно сделать. Ганс – не из тех, кого можно беспокоить зазря. Самое лучшее для нас сейчас, это если его воровскому величеству заблагорассудится спуститься познакомиться с нами.

Из-за очага донеслось одобрительное ворчание старухи. Гийом Бурраск и Рике Одрио уже усаживались на табуреты, и первый шептал:

– Хоть выпивка-то в этом нищем краю найдется?

– Мужайся! – говорил тем временем Буридан Готье, который, обхватив голову руками, плакал горючими слезами.

– Мой бедный брат мертв! – повторял Готье.

Отчаяние этого великана было ужасным.

И действительно, ничем другим объяснить исчезновение Филиппа д’Онэ было невозможно: из Нельской башни Филипп вышел вместе со всеми, и лишь по прибытии во Двор чудес друзья заметили, что молодого человека с ними нет. Что могло с ним случиться?

Лишь Бигорн хорошо понимал умонастроение Филиппа, полагая, что тот мог запросто броситься в воду, дабы покончить с ни к чему не ведущей страстью. Таково было его мнение; но это мнение он придержал при себе. Буридан думал, что Филипп, в некоем приступе безумия, должно быть, отправился в Лувр, чтобы попытаться увидеть Маргариту.

Готье же казалось, что, отстав от них умышленно, но без какого-либо определенного мотива, Филипп, должно быть, наткнулся на патруль, который его арестовал.

Но каждое из этих предположений неизбежно вело к одному и тому же выводу: смерти Филиппа.

И Готье, который еще несколько часов назад питал глухую злобу по отношению к брату, не позволившему ему убить Маргариту, Готье, который готов был биться с ним на шпагах, теперь горько его оплакивал и бормотал:

– Знать бы хотя бы, в какую тюрьму отвезли моего бедного брата!

– И что бы ты сделал? – спросил Буридан.

– Присоединился бы к нему! – ответил Готье сквозь рыдания.

– Есть выход и получше.

– Да ну? – воскликнул Готье в порыве смутной надежды.

– Вытащить его оттуда, – холодно молвил Буридан. – Нас пятеро. А пятеро решительных, готовых пожертвовать, если необходимо, жизнью – стоят целой армии.

– Это правда! Правда! – вскричал Готье, задыхаясь. – Ах, Буридан, ну разве не такой человек, как ты, должен быть на месте Мариньи?

Буридан улыбнулся при мысли, что эти слова странным образом совпадают с теми предложениями, которые делала ему Маргарита Бургундская.

– Пока я не первый министр, – сказал он, – мы вынуждены искать прибежище во Дворе чудес.

– Да уж, – проговорил Гийом. – Мы имеем честь впятером противостоять всему Парижу. Король, королева, Ангерран де Мариньи, граф де Валуа, великий прево, городские патрули и лучники, сержанты Шатле – все они нас ищут, ждут и готовятся повесить! Не говоря уж о том, что в городе нет сейчас человека, который не мечтал бы заработать те золотые и серебряные экю, что обещаны за каждую из наших голов!

– Ты оскорбляешь Париж, Гийом, – сказал Буридан.

– Да ладно тебе, Буридан, – проворчал император Галилеи, – я знаю мой Париж! Покажи мне хоть один дом, куда бы ты посмел войти, хоть одну улочку, по которой мог бы пройти, хоть один столб, у которого мог прикорнуть!

Гийом Бурраск пребывал в дурном настроении, потому что умирал от голода и жажды, но, по сути, слова его были лишь выражением ужасной правды. Было очевидно, что пятеро товарищей не могут показаться ни в одном уголке Парижа, не рискуя оказаться выданными властям каким-нибудь охотником за наградой, который, завидев их, огласит криками весь квартал.

– Не будучи таким пессимистом, как ты, – произнес Буридан, – вынужден признать, что ситуация довольно-таки щекотливая.

– И все по вашей вине! – заметил Ланселот Бигорн. – Разве мы – Гийом, Рике и я, – проявив находчивость, не сотворили самое настоящее чудо! Мы схватили Валуа, а вы его отпустили! О! Я отлично знаю, мессир Буридан, что вы могли бы мне ответить, – (Буридан вздрогнул), – но, даже щадя семейные чувства…

– Какие еще семейные чувства? – встрепенулись Гийом и Рике.

Буридан сделался очень бледным.

– Об этом Буридан когда-нибудь сам вам расскажет, если пожелает, – продолжал Бигорн. – Как бы то ни было, мне все равно кажется, что там, в Нельской башне, вы могли взять Валуа за горло и воспользоваться ситуацией. Но и это не всё! Мне пришлось изображать обезьяну, а этим двум почтенным парижанам – медведей!

Гийом и Рике издали ворчание.

– Мы были вынуждены участвовать в процессии епископа дураков и похитить господина Баэня, камердинера короля. Кстати, мессир Готье, что вы с ним сделали, с этим Баэнем?

– Оставил в одном из кабачков, прежде – добросовестно напоив, как мы и договаривались. Когда я его покидал, он дрых под столом. Гром и молния! Лучше б я так беспокоился о судьбе брата, как нянчился с этим Баэнем!

– Итак, мы проникли в Лувр, – продолжал Ланселот Бигорн, – провернули гениальную операцию по доставке короля Людовика в то самое место, где он должен был получить доказательства измены Маргариты, а ведь если бы Маргарите пришел конец, вы – про себя, который не в счет, я не говорю даже, – были бы спасены! И в тот момент, когда король держит эти доказательства в руке, вы помогаете мессиру Филиппу их уничтожить! Возможно, это и было великодушно, но вот вам и первый эффект этого великодушия: Филипп д’Онэ в эту минуту, вероятно, находится в одной из камер Тампля или Шатле, тогда как нас, словно лис, преследует свора гончих, состоящая из двухсот тысяч парижан! И стоило ради такого изображать обезьяну? Подобных результатов я б, пожалуй, мог добиться и в человеческом обличье!