– Не бойся, – ласково сказала я. – Успокойся, пожалуйста. Это я, Масумэ. Ты в безопасности.

Вдруг она все припомнила и с глубоким вздохом снова опустилась на подушку.

– Ты очень ослабла, – сказала я. – Садись, поешь супа. Немножко супа, лекарства, и снова спать. У тебя тяжелый грипп.

Большие глаза Шахрзад наполнились скорбью, губы задрожали. Притворившись, будто я ничего не замечаю, я вышла и в холле наткнулась на Хамида.

– Проснулась? – спросил он. – Мне нужно поговорить с ней.

– Подожди, пусть сперва придет в себя и немного поест.

Я отнесла в гостиную суп и лекарства. Шахрзад уже сидела в постели. Я сняла с ее головы полотенце, в которое сама же и закутала ее вчера после ванны. Волосы все еще немного влажные.

– Поешь, – сказала я. – Схожу принесу щетку или расческу.

Она поднесла ложку ко рту, прикрыла глаза, наслаждаясь вкусом супа.

– Горячая еда! Суп! Знаешь, когда я в последний раз ела горячее?

Сердце заныло. Я молча вышла. Хамид нетерпеливо расхаживал взад-вперед по холлу.

– В чем дело? – набросилась я на него. – Что за спешка? Подожди минутку. Я не позволю тебе ее беспокоить, пока она не поест.

Я взяла щетку и вернулась в гостиную. Расчесать спутанные волосы оказалось не так просто.

– Сто раз собиралась сходить в парикмахерскую, постричься и избавиться от них, – сказала Шахрзад. – Но времени так и не нашлось.

– Что? Отрезать эти роскошные волосы? Что красивого в лысой женщине?

– В женщине! – задумчиво повторила она. – Да, ты права. Я и забыла, что я женщина.

Она горько усмехнулась и стала доедать суп.

– Я и кебаб сделала. Нужно поесть мяса, чтобы силы вернулись.

– Нет, не сейчас. Я не ела двое суток. Надо есть медленно и понемногу. Потом дашь мне еще супу… Хамид дома?

– Да. Ждет, когда с тобой можно будет поговорить. И у него вот-вот лопнет терпение.

– Позови его сюда. Мне уже гораздо лучше. Я ожила.

Я собрала посуду, открыла дверь и позвала Хамида. Он так тепло и вместе с тем так вежливо, даже церемонно приветствовал Шахрзад – словно в гостях у него высокое начальство. Я вышла и закрыла за собой дверь.

Больше часа они тихонько о чем-то говорили.

Когда дети вернулись, Сиамак, войдя, сразу же, словно пес, почуял присутствие чужого человека и спросил:

– Мама, кто у нас?

– Друг твоего отца, – ответила я. – Помни: об этом никому нельзя рассказывать.

– Да знаю я!

И он принялся внимательно следить за происходящим. Притворяясь, будто занят в холле игрой, он пристроился прямо под дверью гостиной, насторожил уши, в надежде хоть что-то услышать. Я подозвала его и попросила:

– Сходи купи молока.

– Не сейчас.

И он вернулся к “игре” у закрытой двери гостиной. Потом Хамид вышел, на ходу пряча в карман пиджака какие-то бумаги, и, надев ботинки, сказал:

– Шахрзад пока остается у нас. Мне нужно сходить по делу. Если задержусь и даже вовсе не вернусь ночью – не бойся. К завтрашнему вечеру непременно буду дома.

Я зашла в гостиную. Шахрзад лежала, откинувшись на подушки.

– Ты приняла лекарство? – спросила я.

Смутившись, она поспешно приподнялась и сказала:

– Пожалуйста, извини меня. Я вас стеснила. Постараюсь как можно скорее уйти.

– Что ты! Тебе необходим отдых. Считай этот дом своим. Я не отпущу тебя, пока ты не выздоровеешь.

– Боюсь, как бы не навлечь на вас беду. Все эти годы мы старались сделать так, чтобы этот дом оставался безопасным для тебя и детей, но прошлой ночью я все нарушила. Я два дня пряталась в каких-то дырах, а тут и погода испортилась, не повезло. Дождь со снегом. А мне уже и так было не по себе. Температура поднялась, с каждым часом становилось все хуже. Я боялась упасть на улице. Выхода не было, не то я бы не пришла сюда.

– Ты правильно сделала, что пришла. Прошу тебя, ни о чем не беспокойся. Спи: могу тебя заверить, что ничего не случится.

– Ради Аллаха, не надо со мной церемониться!

– Ладно.

Но как себя иначе вести? Я не очень-то понимала, что за отношения складываются между нами.

Дети с любопытством заглядывали в комнату, таращились на Шахрзад. Она засмеялась, поманила их пальцем к себе, поздоровалась.

– Благослови их Бог, – сказала она. – Твои сыновья так выросли.

– Да! Господин Сиамак в третьем классе, и Масуду уже пять лет.

Я протянула ей таблетки и стакан воды.

– Я думала, у них разница меньше, – сказала Шахрзад.

– Мы отдали Сиамака в школу годом раньше. Идите сюда, мальчики, идите, поздоровайтесь с Шар… – тут я заметила испуг на ее лице и поняла, что имя называть нельзя. – Идите, поздоровайтесь с тетушкой Шери.

Шахрзад вздернула брови и рассмеялась, как будто это имя показалось ей глуповатым. Сиамак так внимательно всматривался в нее, что Шахрзад занервничала. Она даже оглядела себя, проверяя, не расстегнулась ли где пуговица.

– Довольно! – сказала я. – Все вышли. Тете надо отдохнуть.

За дверью я сказала мальчикам:

– Не шумите и никому не говорите, что у нас гостит тетя.

– Знаю! – огрызнулся Сиамак.

– Да, сынок. Но теперь и Масуд должен это знать. Ты понял, дорогой? Это наш секрет. Никому не рассказывай.

– Хорошо! – весело ответил Масуд.

Через несколько дней Шахрзад почти оправилась, но сухой кашель все еще тревожил ее по ночам. Я старалась пробудить ее аппетит, готовила всякие вкусные блюда, чтобы она хоть немного набрала вес – она так отощала. Хамид куда-то уходил, возвращался, совещался с Шахрзад при закрытых дверях и снова уходил, получив от нее инструкции.

Миновала неделя. Шахрзад уже ходила по комнатам, стараясь держаться подальше от окон. Я забросила университетские курсы, не водила Масуда в детский сад, опасаясь, как бы он не проболтался о том, что творится у нас дома. Он играл – как всегда, тихонько, строил дома из купленного Хамидом “Лего” и рисовал удивительные картины, явно не по возрасту, очень талантливо. Он и по характеру был настоящий художник, творческая натура. Умел внимательно смотреть и видеть то, чего никто другой не замечал. В хорошую погоду он часами мог возиться с цветами и прочими растениями во дворе. Он даже сажал семена – и они всходили. Масуд жил в своем особом мире. Его не волновало то, чем обычно интересуются дети. В отличие от Сиамака он быстро и охотно прощал, легко приспосабливался к любому положению и всей душой отзывался на малейшую ласку. Масуду были внятны все мои переживания, и когда он чувствовал, что я расстроена, он старался ободрить меня поцелуями.