(Ответ фиванцам)

(167) [Царь македонян Филипп Совету и Народу фиванцев – привет! Я получил от вас письмо, в котором вы предлагаете возобновить со мной согласие и мир. Однако я слышу, что афиняне всеми средствами стараются увлечь вас на свою сторону и желают добиться вашего согласия на их предложения. Прежде я осуждал вас за то, что вы готовы были согласиться на их обещания и следовать их целям. Но теперь я был рад убедиться, что вы добиваетесь скорее иметь мир с нами, чем подчиняться чужим решениям, и еще более одобряю вас вообще за многое, а особенно за то, что вы в этом вопросе приняли не только более безопасное для себя решение, но и проявляете благожелательность по отношению к нам. Это, я надеюсь, будет иметь немалое значение для вас, если только вы и в дальнейшем будете держаться такого же взгляда. Будьте здоровы!]

(168) Устроив с помощью этих людей такие взаимоотношения между государствами и ободренный этими псефисмами и ответами243, Филипп пришел с войском и захватил Элатею в расчете на то, что ни в каком случае между нами и фиванцами не может быть достигнуто согласие. Какой переполох произошел тогда в городе, вы, конечно, знаете все; но все-таки прослушайте об этом вкратце, хотя бы самое необходимое.

(169) Был вечер. Вдруг пришел кто-то к пританам и принес известие, что Элатея захвачена. Тут некоторые, – это было как раз во время обеда244, – поднялись с мест и стали удалять из палаток на площади торговцев и устраивать костер из их щитков245, другие пошли приглашать стратегов и вызывать трубача. По всему городу поднялась тревога. На следующий день с самого рассвета пританы стали созывать Совет булевтерий, а вы направились в Народное собрание и, не успел еще Совет обсудить дело и составить пробулевму246, как весь народ сидел уже там наверху247. (170) После этого туда явился Совет. Пританы доложили о полученных ими известиях, представили самого прибывшего, и тот рассказал обо всем. Тогда глашатай стал спрашивать: «Кто желает говорить?» Но не выступил никто. И хотя уже много раз глашатай повторял свой вопрос, все-таки не поднимался никто. А ведь были налицо все стратеги, все обычные ораторы, и отечество призывало, кто бы высказался о мерах спасения. Ведь тот голос, который возвышает глашатай по воле законов, справедливо считать общим голосом отечества. (171) Но если бы требовалось выступить тем, кто желал спасения государству, все бы вы, да и вообще все афиняне, встали с мест и пошли на трибуну, потому что все вы, я знаю, желали ему спасения; если бы требовалось это от богатейших граждан, тогда сделали бы это триста248, если бы от людей, обладавших тем и другим – и преданных государству, и богатых, – тогда выступили бы люди, сделавшие потом крупные пожертвования: ведь они сделали это, обладая и преданностью и богатством. (172) Но, как видно, обстоятельства требовали не только преданного и богатого человека, но и следившего за событиями с самого начала и верно понявшего, ради чего так действовал Филипп и чего он хотел добиться. Человек, не знавший и не изучивший хода дел с давних пор, будь он и преданный, и богатый, все-таки не мог бы от одного этого лучше знать, что нужно делать, и не сумел бы давать вам советы. (173) Так вот таким человеком оказался в тот день я, и, выступив, я изложил перед вами свое мнение. Вы с особенным вниманием выслушайте меня по двум соображениям: во-первых, таким образом вы убедитесь, что из всех выступавших тогда ораторов и политических деятелей я один не покинул поста своей преданности, но показывал на деле, что и говорил, и писал предложения именно так, как требовалось среди крайних опасностей; во-вторых, потратив лишь немного времени, вы в дальнейшем будете значительно лучше разбираться во всем вообще политическом положении.

(174) Итак, я тогда сказал, что, по-моему, «те, кто слишком тревожатся, считая фиванцев за сторонников Филиппа, не знают настоящего положения дел: будь это действительно так, я уверен, мы бы уж слышали сейчас не о том, что он в Элатее, а о том, что он у наших границ. А вот что туда он пришел с целью подготовить себе подходящие условия, – это я точно себе представляю. (175) А в чем тут дело, – говорил я, – вот послушайте меня. Филипп уже всех из фиванцев, кого только можно было прельстить деньгами или обмануть, склонил на свою сторону; кто же с самого начала был его противником и кто до сих пор продолжает сопротивляться ему, тех он никак не может склонить. Так чего же он хочет и для чего он захватил Элатею? – Он хочет показать свою силу вблизи, придвинуть свое войско и тем самым ободрить своих друзей и придать им смелость, а сопротивляющихся запугать, чтобы они или сами в страхе согласились на то, чего сейчас не хотят, или были вынуждены к тому силою. (176) Стало быть, если мы предпочтем, – так продолжал я, – при настоящем положении дел помнить какие-нибудь неприятности, которые были причинены нам фиванцами, и не будем доверять им, представляя их в числе своих врагов, прежде всего мы сделаем именно то, чего только мог бы пожелать себе Филипп; затем, я боюсь, как бы в таком случае те, кто сейчас противится ему, не примкнули к нему и, сделавшись все единодушно сторонниками Филиппа, не пришли потом в Аттику с ним вместе. Но, если вы послушаетесь меня и будете внимательно вдумываться в то, что я предлагаю, а не вести споров из-за моих слов, тогда, я думаю, вы признаете правильность моей мысли, и мне удастся предотвратить угрожающую государству опасность. (177) Так что́ же я предлагаю? – Прежде всего оставить охвативший нас теперь страх; затем переменить свой образ мыслей и беспокоиться всем за фиванцев, так как они гораздо ближе к несчастью, чем мы, и им прежде грозит опасность; далее, людям призывного возраста249 и всадникам выступить в Элевсин250 и показать всем, что вы сами251 стоите под оружием: этим вы дадите вашим сторонникам в Фивах возможность на равных условиях свободно высказываться за справедливое дело, раз они увидят, что не только у тех, кто продает свое отечество Филиппу, есть под рукой сила в Элатее, готовая им помочь, но что одинаково и у тех, кто хочет бороться за свободу, стоите наготове вы и что вы поможете, если кто-нибудь пойдет на них. (178) После этого я предлагаю избрать поднятием рук десятерых послов и уполномочить их решить совместно со стратегами как вопрос о сроке, когда им надо отправляться туда, так и вопрос о выступлении войска. А что́ надо, по моему мнению, делать послам, когда они придут в Фивы? На это, прошу вас, обратите особенное внимание. Не просить у фиванцев ничего – время неподходящее, – но самим обещать свою помощь, если они этого пожелают, так как они находятся в крайней опасности, мы же имеем больше возможности себя обеспечить, чем они; тогда, если они примут наше предложение и согласятся с нами, мы добьемся того, чего хотим, и сделаем это с достоинством, подобающим государству; если же у нас дело кончится неудачей, то потом они должны будут винить уж самих себя за ошибку, которую допустят теперь, а с нашей стороны не будет сделано ничего позорного и низкого».

(179) Вот это и еще кое-что сказал я и сошел с трибуны. Если все вы одобрили и никто мне ни слова не возразил, то я не только заявил, но и написал свое предложение, не только написал, но и отправился послом, не только отправился послом, но и убедил фиванцев, нет – я прошел через все испытания от начала до конца и отдавал себя за вас решительно во всех обступивших государство опасностях252. Дай-ка сюда принятую тогда псефисму.