Вот только было бы гораздо лучше, если бы вы предупредили меня до того, как я выпил эту дрянь.

— Эта дрянь поможет вам уже очень скоро вернуть руке прежнюю подвижность, — Лебедев скрестил руки на груди. — Что бы вы про меня ни думали, Евгений Фёдорович, я никогда не дам вам лекарство, которое может навредить.

— Знаете, что меня больше всего умиляет в вашем последнем высказывании? — я потёрся щекой о плечо. — Вы сказали, что мне не дадите ничего потенциально ядовитое. Другие, я так понимаю, вполне могут пострадать ради науки?

— Ну, знаете ли, — начал Лебедев, но внезапно осёкся и злобно посмотрел на меня. — Чего вы добиваетесь, Евгений Фёдорович? — спросил он прямо.

— Когда вы меня выпустите отсюда? — я смотрел на него в упор. — Мне до смерти надоела эта палата, которая больше на тюремную камеру похожа. А руку восстанавливать я вполне могу и в отеле, а потом и дома. Когда дождусь уже этого проклятого юриста, который, похоже, основательно так загулял, что даже заблудился, раз никак не может вот уже четыре дня до форта добраться.

Дверь открылась, и в палату вошла Маша, которая сразу же заняла свой наблюдательный пост возле моей кровати.

— Хорошо, Евгений Фёдорович, — процедил Лебедев. — Завтра вы можете отправляться в отель, домой, хоть на десятый уровень. Мы с Никитой сделали всё, что могли. Но если возникнут какие-то осложнения, то, я умываю руки. И говорю это при Марии Сергеевне, призывая её в свидетели.

— Что опять не так? — Маша перевела взгляд с меня на Лебедева.

— Ваш муж, ужасный пациент, Мария Сергеевна. Просто жуткий, — начал меня сдавать Лебедев. — И как вы уже слышали, он настаивает на том, чтобы уйти из клиники. Что ж, я не могу не подчиниться графскому произволу. Завтра утром можете его забрать. — Пафосно добавил Аристарх Григорьевич.

— Вы забыли сказать, чтобы её сиятельство забрала меня к чёртовой матери и такой-то бабушке, — растягивая слова произнёс, вытягивая одну ногу, в то время как вторая продолжала оставаться на полу.

— Это подразумевалось, ваше сиятельство.

— А ещё мне интересно, насколько же вам, Аристарх Григорьевич хочется исследовать богатый внутренний мир той твари, которая меня чуть без руки не оставила, если не разу за эти дни меня на хер не послали, — я закинул здоровую руку за голову и ехидно посмотрел на Лебедева.

— Так вы меня специально провоцировали всё это время, Евгений Фёдорович? — медленно проговорил целитель.

— По правде говоря, нет, — я вздохнул. — У меня действительно такой ужасный характер и я терпеть не могу болеть. Но вы сдержались, поздравляю. И даже даю вам карт-бланш, размером в целую неделю. Ровно через неделю сюда приедет Павлов и заберёт то, что вы не сумели уволочь, или просто посчитали неинтересным для себя. Кроме одного. Шкура моя без каких-либо исключений.

— Я... — Лебедев завис на мгновение, а потом всплеснул руками. Посмотрел с недоумением на флакон, который всё ещё зачем-то держал в руке, преувеличено аккуратно поставил его на стол. — Я завтра вас навещу, а потом буду навещать каждое утро в отеле. — Сказал он и рванул к двери так быстро, словно в телепортационное окно прорыва ушёл. И уже из коридора раздался его вопль. — Никита! Никита, мать твою, быстро собирайся! Мы идём исследовать тело. Граф дал добро!

— Ты выглядишь довольным, — Маша огляделась по сторонам и пересела ко мне на кровать.

Рану уже заживили, остался только безобразный рубец, который следовало смазывать дважды в день жгучей гадостью. Так что она вполне могла это проделать без боязни навредить мне. Потянувшись, она взяла с прикроватного столика банку с той самой жуткой мазью, поставила её рядом с собой и принялась расстёгивать мою рубашку.

— Как же я ненавижу эту дрянь, — проговорил я, помогая ей одной рукой избавлять меня от рубахи.

— Женя, потерпи, ну что ты как маленький мальчик, — проворковала Маша. — Да, немного жжётся, но пусть уж лучше шрамы украшают чьих-нибудь других мужчин.

— Мне можно ныть и стенать, более того, мне положено это делать, — я стиснул зубы, когда она начала специальной лопаточкой наносить мазь. — Да что говорить, все очень удивятся, если я не буду этого делать.

— Почему? — спросила она, работая очень сосредоточенно. Мышцы непроизвольно сокращались под её прикосновениями, хотя я старался полностью расслабиться.

— Потому что я художник, ты забыла? — Жена закончила смазывать шрамы и подула на горящую огнём кожу.

— Нет, не забыла, — Маша закрыла банку и встала, чтобы пересесть в кресло. А мне вот так предстояло сидеть, пока мазь полностью не впитается. Только тогда разрешалось надевать рубашку и падать на подушку. — Так почему ты выглядел таким довольным, когда дал добро Лебедеву на исследование туши?

— Да потому что они сейчас выпотрошат эту тварь через задний проход. И я жалею только об одном, моя тонкая душевная организация не выдержит такой прозы жизни, иначе я присутствовал бы на каждом этапе. Злорадствуя при этом, — прошипел я. — Маша, меня ещё никто так надолго в койку не укладывал. И неизвестно, сколько времени займёт реабилитация. А ведь скоро Новый год, и нам надо будет на балу быть. Ну, зато мне теперь даже притворяться не надо. Все и так поймут, что раненный герой не может танцевать и максимум на что его хватит — это сидеть в кресле с пилкой в руках. Ещё бы придумать правдоподобную историю про то, где это два художника сумели так отличиться?

— Да что здесь думать, был прорыв, вы спасли хозяйку дома, в котором были в гостях, и заодно весь форт. — Пожала плечами Маша.

— Ну-ка, а теперь поподробнее, каким образом два художника смогли кого-то спасти? Я лично пилочкой для ногтей тварь до смерти затыкал? — я пристально смотрел на жену.

— Придумаешь что-нибудь. И, кстати, не ты ли говорил, что можешь девятью способами убить человека этой самой пилкой? — улыбаясь, спросила Маша.

— Так, то человека, — протянул я. — Человека вообще легко можно убить. Это же не та бронебойная тварь, на шкуре которой не осталось даже следа от твоих пуль.

— Я зря стреляла, да? — она внимательно осмотрела шрамы и принялась помогать надевать рубаху.

—