П1. В классическом либерализме упор делался на свободу, в социальном либерализме же признается, что свобода ограничивается не только властью, но и обстоятельствами. Другими словами, социальный либерализм признает, что определенные факторы (национальность, пол, сексуальная ориентация, религия) ограничивают свободу, а потому многие либералы выступают за вмешательство государства (см. Закон о гражданских правах 1964 года). Социал-либералы доказывают, что общество активистов нужно для обеспечения «единого игрового поля» и реализации принципов классического либерализма.

Современная академическая левизна признает, что другое ограничение свободы – это социальная установка. Установки удерживают индивидов от открывающихся перед ними возможностей просто потому, что первые принадлежат к конкретной группе. Оправданно требовать, чтобы другие знали о социальном консенсусе, ограничивающем возможности человека, и пытаться ликвидировать его. Однако есть разница между предубеждением против индивидов на основании их принадлежности к той или иной социальной группе (это плохо, потому что предубеждение направлено против людей) и культурным критицизмом (который хорош, потому что направлен против идей). Американский философ Остин Дэйси (р. 1972) красноречиво говорит о том, что мы оказываем людям медвежью услугу, когда не говорим от их имени, в какой момент они становятся жертвами собственных групп. В качестве примера он приводит подавление свободы слова мусульманами.

П2. Сначала эти термины были результатами критической рефлексии – и получили привилегию там, куда раньше никто не осмеливался заглянуть, – но в своей нынешней мутировавшей форме они разрушают способность к критической рефлексии и рациональному анализу, затягивая удавку на ценностях, которые они должны представлять.

П3. Исторически философия сосредоточивалась на поисках истины. Современная же философия занимается поисками смысла. Смысл субъективен – это поворот в сторону нашего опыта в мире и языка, который мы используем для описания этого опыта. Это радикальная перемена, сдвиг, поворот в мышлении – уход от объективности, истины, независимой метафизики и поворот в сторону повествования, личного опыта, смысла и субъективности (Tassi, 1982).

В этой интерпретационной парадигме индивидуальному опыту отдается предпочтение перед миром, который существует независимо от субъекта познания (Boghossian, 2011a, с. 714–715). Если мы объясняем мир через первичность субъективности, то доксастических ошибок (ошибок убеждения) быть не может. Дело в том, что невозможно вынести решение об истинности или ложности высказывания, если отсутствует объективный мир. Без мира, существующего отдельно от субъекта, говорил английский философ и ученый Фрэнсис Бэкон (1561–1626), невозможно познание природы. То есть без независимого, объективного мира не может быть коррекционного механизма, который определил бы истинность или ложность высказывания. И поскольку мир не может судить о ложности или истинности высказывания, все высказывания получают статус «личного дела каждого», даже такие демонстративно эмпирические, как «у мужчин на одно ребро меньше, чем у женщин» или «Холокоста не было».

Каждое высказывание приобретает такой же эпистемологический статус, что и высказывания, касающиеся личных предпочтений, таких как «пирог с вишнями невкусный» или «песня Led Zeppelin “Staiway to Heaven” – это красивая песня». Интерпретируемые через призму субъективности, высказывания могут быть истинными для одного субъекта познания и ложными – для другого (Boghossian).

П4. Эпистемологический релятивизм преобразует релятивизм во вкусовщину. Лучшее опровержение релятивизма, которое я читал, приводит американский психолог Крис Свойер (Meiland & Krausz, 1982). В краткой, но толковой статье «Истина для» Свойер до конца развенчивает идею того, что нечто может быть истинным для одного человека и ложным для другого.

В контексте эпистемологического вмешательства релятивизм обычно проявляется в виде «Это просто истинно для вас». Когда я слышу такое, то спрашиваю собеседника, к кому он обращается, когда болеет, – к врачу или бабке-знахарке. Если он отвечает, что к бабке и что разницы нет, я говорю, что не думаю, что он сейчас искренен в своих словах.

П5. Мультикультурализм стал искаженной формой плюрализма. Термин «плюрализм» очень многозначен. В современном контексте под плюрализмом подразумевается, что все меньшинства (национальность, пол, сексуальная ориентация, религия) должны иметь законные права (Lamb, 1981). Плюрализм имеет внутреннюю ценность и является неотъемлемым элементом цивилизованного общества. Мультикультурализм и плюрализм пытаются достичь похвальных социальных целей; они идут к этим целям, опираясь на описание различий в популяции.

П6. Подумайте об этом с точки зрения родителей. Хорошие родители критикуют поступки детей, а не самих детей.

П7. Избыток толерантности отключает критическое суждение.

П8. Невероятно, но либералы утверждают, что это результат внешней политики США. Однако причину подобного состояния дел мы здесь не рассматриваем; здесь речь идет только о точности моего описания этих обществ.

П9. Еще одно объяснение бесчинств мусульманских экстремистов состоит в том, что западные страны не следовали правилам, навязанным им в одностороннем порядке. Попытка навязать такие правила, конечно, сама по себе уже не толерантна. Тем не менее, многие представители левых кругов – и даже умеренные либералы – интерпретируют «осквернение» Корана как недостаток толерантности. Однако толерантность не может, не должна и не означает необходимость подчиняться правилам системы убеждений, к которой человек себя не относит.

П10. Левые могут возразить, что это эксплуатация либерального стремления к эмпатии. В книге «Возмущение не является праведным» Лонгсайн и я доказываем, что попытка укрыть идеи от рассмотрения, дискуссии, исследования или критицизма должна расцениваться как логическая ошибка (Longsine & Boghossian, 2012).

П11. Современные академические левые не воздерживаются от суждений абсолютно, как поступают культурные релятивисты. Скорее, они воздерживаются от суждений до той степени, до которой культура кажется чужой и/или чуждой, либо до степени, до которой они воспринимают культуру как непонятую или виктимизированную Западом. У современных левых ислам занимает верхнюю строчку иерархии убеждений и практик, которые нельзя критиковать.

Академические левые круги страстно судят элементы западной культуры. Например, они гордятся тем, что порицают западные учреждения, финансовые системы и корпорации. Но при этом некоторые из них воздерживаются от суждений относительно клитеродектомии в Северной Африке, одновременно громко порицая гендерный дисбаланс среди спикеров конференции.

П12. Эту фразу я прочитал в книге австралийского философа Рассела Блэкфорда «Ислам, расисты и легитимные дебаты» (Blackford, 2012a). Блэкфорд приписывает эти слова американскому философу Жану Казезу.

Фраза о выведении критики из игры особенно уместна в случае левой политики и критицизма ислама. Современные левые выступают в роли положительного героя, морально уравнивая критицизм ислама (идеи) с интернированием американцев японского происхождения (люди) во время Второй мировой войны, например.