А после этого Мэтт снова направился к усадьбе, и прямиком к конной статуе Рекса. Здесь он немного постоял, почтительно разглядывая и лошадь и всадника, а потом обогнул изваяние, почесал в голове и посмотрел на Кэти, словно подыскивая слова, однако ему не пришлось ни о чем спрашивать. Она вытащила из сумочки довольно внушительную бутылочку с ярко-красным лаком. Мэтт подошел к лошади и тщательно отлакировал ее нос, а Джейс, задрав вверх мордашку, со все возраставшим любопытством наблюдал за действиями Мэтта, а потом подбежал к Кэти:

– Мамочка, дай мне тоже такую бутылочку!

И Кэти достала еще флакончик и вручила его сыну, а Джейс бегом устремился к Мэтту, который уже лакировал лошадиные копыта, и через мгновенье эти двое уже сообща, дружно красили их в алый цвет.

«Если не станете как малые сии, то не войдете в Царствие Небесное», – услышал я слабый шепот.

И я посмотрел на Кэти:

– А еще у тебя лака не найдется?

Но она, покачав головой, улыбнулась:

– Извини, но отдала все, что было.

Тут Мэтт вручил ей опустевший пузырек и оглянулся на Уэверли Холл. Несколько минут он молча разглядывал усадьбу, снова сунув руки в карманы, а потом двинулся к амбару. Я последовал за ним и тоже вошел в амбар, а потом залез на сеновал. Мэтт устроился там на шерстяном одеяле и, поставив на него свою шахматную доску, почти уже заснул. Луна в тот вечер рано появилась на небе, и ее свет падал сквозь дырявую крышу на лицо Мэтта, казавшееся очень бледным. Веки были закрыты, а вены на висках набухли, потемнели. Казалось, он не спит, а умер. Наклонившись пониже, я почувствовал его дыхание на своем лице.

– Я не сплю, – прошептал он.

– Гибби сказал, что ты ударил санитара.

Мэтт кивнул.

– За дело?

И Мэтт снова кивнул, не пускаясь в объяснения.

– Я хочу, чтобы ты мне кое-что обещал. – Мэтт открыл глаза: его белки налились кровью. – Прежде чем ты захочешь кого-нибудь ударить, сообщи мне о своем желании, пожалуйста.

Мэтт ненадолго задумался и снова кивнул, уже в третий раз, не задавая никаких вопросов.

– Я верю тебе. Ты мне никогда в жизни не врал. Мэтью Мэйсон никогда не нарушал данного им слова.

– Рейн. Мэтью Рейн.

– Мы договорились? – улыбнулся я.

– Договорились.

Мэтью закрыл глаза и сложил руки на животе.

– Да, кстати: тебе нужно принять вот эти две таблеточки.

Мэтт открыл рот, и я поочередно бросил их туда, а он с небольшим усилием проглотил их, глубоко вздохнул, и запахи одеяла, амбара, сена и Глю заполнили его легкие.

Я оставил пластмассовую коробку рядом с его подушкой:

– Два раза в день, по одной, утром и вечером.

Мэтт кивнул. Порядок приема лекарств был давно ему знаком и порядком поднадоел.

– Доброй ночи, приятель.

Мэтт снова приоткрыл глаза, моргнул, веки закрылись, и вскоре он замер, застигнутый сном, только грудь вздымалась и опадала в такт его глубокому размеренному дыханию.

А внизу водонапорная башня извергала дурно пахнущую, застоявшуюся воду вместе со сгнившими сорняками и почерневшей глиной. Если учесть размеры цистерны, вода будет течь всю ночь и значительную часть завтрашнего дня, а может, и целый день.

В два ночи раздался телефонный звонок. Я нажал на кнопку «конец разговора», но через несколько секунд звонок раздался снова.

– Да!

– Такер?

– В чем дело?

– Это Мэтт.

– Что за шутки! В чем дело?

– Ну… – и он замолчал, очевидно, оглядываясь вокруг. – Я стою в амбаре рядом с кофеваркой и говорю с тобой по телефону…

Возможно, мне не следовало задавать ему прямой вопрос:

– Мэтт… ты зачем мне звонишь?

– Когда ты сегодня меня увозил, я дотронулся до ручки твоей автомашины, а она такая грязная. Я хочу ее почистить. У нас есть какие-нибудь чистящие средства?

Мне хотелось спорить с Мэттом и уговаривать его отказаться от своего намерения.

– Посмотри в шкафу под кофеваркой. Моз там что-то оставлял. А за тобой, на другой полке, есть отделение с чистящими салфетками, губками и тому подобным.

Я был раздражен и говорил резко, отрывисто, и сам чувствовал это, поэтому, когда повесил трубку, понял, что сейчас оно начнется.

«Дитя мое, ведь это твой брат. Ведь он только спросил тебя, потому что боится мыть твою машину без твоего разрешения».

Я схватил ее фотографию и положил лицом вниз на Библию.

«Разве это хорошо с твоей стороны?»

– Уходи! – громко сказал я. – Мне нужно целую неделю проспать, чтобы наконец выспаться!

«Но не прежде, чем ты признаешь, что я права!»

Я сел, включил свет и поднял фотографию:

– Ты права! Но нельзя ли отложить это дело до утра?

«Такер, Мэтт страдает каждую секунду, каждый час и каждый день. Если ты устал, то что же говорить о Мэтью?»

Я снова поставил портрет, натянул джинсы, напялил рубашку с короткими рукавами и пошел наверх. На улице было довольно прохладно. Мэтт завел мою машину в амбар и направил на нее свет всех ламп. Когда я вошел, он ее уже вымыл, вытер и начал вощить. Дверная ручка отделения для пассажиров потускнела, на ней видны были глубокие царапины. Мэтт, лицо которого было в мыльных потеках и пятнах воска, тупо посмотрел на меня. Покачав головой и взглянув на часы, я схватил большое полотенце, разорвал его пополам, опустился рядом с Мэттом на колени и начал работать: он вощил, а я стирал воск вместе с грязью.

Закончили мы, когда уже на востоке стало светлеть. Мои глаза слипались, и я хотел только одного: вытянуть ноги и положить голову на подушку. Мэтт оглядел грузовик долгим оценивающим взглядом, схватил банку с воском и начал накладывать второй слой – чего я никогда не делал. Шансов отговорить Мэтта от этого занятия не было никаких, так что я достал второе полотенце.

Через час первые лучи солнца озарили мой грузовичок: он сиял и сверкал, словно полумесяц. Он был прекрасен! А Мэтт даже покрыл тонким слоем масла сцепление. Грузовик казался новым, «с иголочки», только что спущенным с конвейера, а вокруг на земле валялись остатки от почти двадцати тканевых полотенец, трех рулонов полотенец бумажных, четырех пустых бутылок очистителя и трех банок из-под воска. Мэтт аккуратно собрал весь мусор в мешки, а я налил нам кофе, но он от него отказался:

– Нет, спасибо!

Мы прислонились, отдыхая и любуясь грузовичком, к стене амбара. Мы молчали, но были довольны. Умиротворенный, Мэтт снова полез на сеновал и улегся.

Я услышал, как он заговорил, но – с голосами.