— Да пусть он умрёт, — сказала в сердцах и не подумав, но было уже поздно. — Я даже оплакивать его не буду.

— Что ты такое говоришь? — воскликнула мама. — Ты не можешь желать смерти другому человеку. Это очень большой грех, доченька!

— Грех — играть на моих чувствах и ломать мою жизнь. Зачем он так со мной? Я же ничего не просила. Ничего не требовала. Сам приехал. Сам забрал. Заставил уволиться и бросить всё… Ради чего, мама? Ради чего всё это было?

— Доченька, ну не надо сейчас об этом. Главное, чтобы вы с сыночком были здоровы и вас поскорее выписали из больницы.

— Я не могу, ма-ма. Не могу! Из-за него я всю беременность на нервах. Поэтому роды начались раньше срока и теперь сынок…

В горле застрял ком, я зашлась плачем. Хлюпала носом, зажимая телефон в кулаке.

На всхлипы прибежала акушерка:

— Катя, что за плач Ярославны? Ты мне решила всех детей перепугать в отделении?

— Простите… — протянула дрожащим голосом и зажала зубами указательный палец, чтобы не выть так громко.

— Да что ж с тобой такое, девочка?

Телефон у меня отобрали, а затем поставили во вторую руку катетер, подключив к нему капельницу. Я стала успокаиваться, а после провалилась в сон. Очнулась на рассвете в палате. По привычке коснулась рукой живота, но затем вспомнила, что вчера у меня родился ребёнок, поэтому за несколько секунд я снова пережила всю гамму чувств, что и тогда.

Откинула в сторону простыню и, приложив немало усилий, с трудом поднялась с кровати. Ноги совсем слабые, почти не слушались. Держалась рукой за стену и еле плелась, шаг за шагом. Кажется, черепаха быстрее бы приползла, чем я добралась до коридора.

— Девушка, — тряхнула за плечо задремавшую на стуле медсестру.

— Мамочка, вы чего бродите ночью? Идите в палату, — ответила на автомате, потирая сонные глаза.

— Уже утро, во-первых. А еще я хочу увидеть своего ребенка. Его вчера забрал неонатолог. Сказал, до утра побудет под наблюдением врачей. Уже утро и я хочу видеть своего ребенка.

— Как ваша фамилия?

— Авдеева.

— Идите в палату, а я вас позову, когда можно будет, — сказала медсестра, поднимаясь со стула.

— Девушка, я никуда пойду и буду ждать здесь, пока вы не покажите мне моего ребёнка.

Медсестра посмотрела на меня как на душевнобольную, но всё-таки поднялась из-за стола и двинулась прямо по коридору. Я смотрела ей вслед, пока белый халат не скрылся за одной из дверей.

Ждала. Так долго я никогда не ждала! Считала секунды, читала молитвы «Отче наш» и те, что помнила наизусть, да и просто от себя… Устала ждать.

— Идёмте, — наконец в коридоре показалась медсестра, призывно махнула рукой и моё сердце совершило кульбит.

Она продолжила плакать. Обняв за щуплые плечи, притянул к себе и тихо шепнул на ухо, что всё будет хорошо, но не помогло. Девушка еще сильнее всхлипнула, а затем зарылась лицом в вырезе моей рубашки, пачкая одежду солёной влагой.

— Как я теперь буду без папы? — Элла произнесла запинаясь, а у меня аж ком в горле появился от её слов.

— Будешь дальше жить.

— Я не смогу, — всхлипнула, а затем вдруг перестала плакать и подняла свой затуманенный взгляд, — ты же меня никогда не бросишь, Мурат? У меня никого, кроме тебя, нет… Я совсем одна.

Её вопрос застал врасплох. Милая, безобидная девочка. Мне бы пожалеть её, сказать, что никуда не уйду, не брошу, что буду защищать любой ценой, ведь отныне я - её муж. Но не сказал! Не смог соврать, да и зачем? Ей всё равно будет больно, вопрос в том — насколько сильно и как долго.

— Элла, поехали, — ответил запоздало.

Девушка вдруг замолчала. Растёрла по щекам влажные дорожки от слёз, а затем взяла меня за руку, перекрещивая наши пальцы в замок.

— Я знаю, что это не несчастный случай. Папу убили! И теперь могут убить меня.

— Тебе ничего не угрожает. Я усилил охрану.

— У папы тоже… Была охрана, — произнесла с нескрываемой в голосе горечью.

Я тяжёло вздохнув, не найдя подходящих для ответа слов, а затем ощутил, как спину жжёт чей-то тяжелый взгляд. Обернулся через плечо и, увидев в метрах пятидесяти от могилы Смоленского знакомый силуэт, недовольно насупил брови.

— Идём, — обратился к девушке, — нужно ехать на поминки.

Элла, понурив голову, послушно зашагала рядом. Мы вышли за ворота кладбища и остановились напротив чёрной иномарки.

— Ты езжай одна, я позже присоединюсь. Нужно отлучиться ненадолго, — открыл перед девушкой дверцу автомобиля и помог забраться на сиденье.

— Мурат, — схватила меня за руку, призывая остановиться, — будь осторожен.

Я наградил Эллу снисходительным взглядом и, молча кивнув, захлопнул в машине дверцу. Решительно зашагал к воротам кладбища. Миновал центральную аллею и на перекрёстке свернул направо. Не успел дойти до могилы Смоленского, как путь преградил Калинин.

— Не обязательно было приходить на кладбище, — невольно протянул я, заглядывая в холодные глаза полковника. — Или боитесь, что не сдержу своего обещания и сбегу?

— Да куда ты сбежишь? — зловеще хохотнул. — У тебя же сын родился.

Я недоуменно уставился перед собой, на что Калинин повёл бровью.

— А ты не знал? — спросил он и я согласно кивнул головой. — Ну что ж… Прими мои поздравления, наверное.

— Вы уверены, что Катя родила? — не сдержав эмоций, схватил полковника за руку, — ей же рано рожать?

Калинин стряхнул мою руку, смиряя ледяным взором.

— Вчера родила. Ребёнок слабый, недоношенный… Думал, ты знаешь.

Мир потерял краски. В один миг всё стало чёрно-белым, пугающим и холодным. В груди больно сжалось сердце. Вначале замерло, а затем, совершив сальто, застучало с бешеной скоростью.

— Сколько у меня есть времени? — спросил, придя в себя.

— Неделя.

— Две…

— Не наглей! — сказал, как отрезал. — Неделя, Шахин, а затем приходишь с чистосердечным.

— И много мне дадут?

— Не волнуйся, на твой