Во второй половине XII века решительно меняется характер борьбы за власть. В ее орбиту втягиваются отныне более крупные силы, а их движение совершается в соответствии с нормами права, которые становятся все более строгими, — нормами феодального права, закрепляющего иерархические структуры. Государи еще могли сколько угодно именовать «королевствами» подвластные им территории, принимать позу защитников их «отечества». Какой бы мощью ни обладали эти государи, княжество каждого из них зависит от короны. Число корон невелико, ни у кого не достанет воображения, будто можно создать новые короны. Поэтому самые великие князья мечтают о том, чтобы когда-нибудь увенчать свою главу одной из существующих корон, как это некогда удалось Вильгельму Нормандскому. Они ожидают случая, надеясь на угасание королевских династий. Действительно, такие династии хрупки, ибо по осмотрительному обычаю рождение законных наследников мужского пола ограничивается, чтобы не допустить раздробления наследства. Поскольку характер власти остается семейным, на политической арене царит случай. Случайным было то, что Генрих, король Англии, умер в 1135 году, не оставив сыновей, как и Карл Добрый семью годами ранее. Сразу же столкнулись два претендента — граф Блуа и граф Анжу. Случайным оказалось и то, что, подобно Карлу и подобно Генриху, герцог аквитанцев Гильом умер в 1137 году, не оставив законного сына. Незадолго до кончины герцог выдал свою дочь Алиенору замуж за Людовика из династии Капетингов.

В 1137 году продолжался и, судя по множеству признаков, значительно ускорился питаемый крестьянским трудом подъем, послуживший толчком к прогрессивным изменениям всей франкской цивилизации. Между 1180 и 1220 годом этот подъем происходит столь быстро, что возникает вопрос: было ли когда-нибудь что-либо подобное в истории территорий, составляющих современную Францию? За эти 40 лет произошел такой поворот, подобного которому не будет впредь вплоть до середины XVIII века. В эти годы радикально изменились все условия осуществления светской власти.

Эта власть опиралась на военную силу. И как раз воинам, людям, живущим насилием и грабежом, прежде всех прочих достались плоды роста сельскохозяйственного производства. Рост доходов они употребили на совершенствование своего снаряжения. Первые и наиболее заметные прогрессивные изменения затронули экипировку рыцарей-всадников. Улучшения не задели меча — символа рыцарского служения. Он не стал совершеннее тех прекрасных длинных франкских мечей, что еще со времен Меровингов считались в мусульманских странах самой ценной добычей и вывоз которых к неверным издавна запрещали и теперь безуспешно продолжали запрещать императоры-христиане и римские папы. Усовершенствованы были защитные компоненты рыцарских доспехов — кольчуга, шлем, щит, обеспечивавшие теперь практически полную неуязвимость воинов, повествованиями о бесстрашии которых полнились хроники того времени и более поздние развлекательные рыцарские романы. Были улучшены породы коней и их сбруя, что позволяло уверенно править сильной лошадью в самой гуще боевой схватки. Совершенствовалось и трудное искусство кавалерийского фехтования и рубки. С середины XII века кульминационным моментом боя стала встречная кавалерийская атака, в которой каждый стремился вышибить противника из седла ударом копья, чтобы затем — спешенного и обессиленного — захватить в плен. Бой конников на копьях происходил как на турнирах, но это было отнюдь не единоборство, описанное в рыцарских романах. И охота, и война были в то время делом коллективов, команд. В решающий момент сталкивались между собой две группы всадников, состоявших каждая из боевых товарищей, которых на диалектах севера Франции называли «конроями».

Такого рода «спорт» требовал постоянных тренировок. И важную роль здесь играли турниры, представлявшие собой ожесточенные и кровопролитные столкновения двух групп всадников на обширном пространстве, выбираемом обычно ради остроты впечатлений в пересеченной местности. Каждая группа стремилась вклиниться в ряды противника, рассеять его строй, посеять смятение и, воспользовавшись им, завладеть конями и всадниками; в северной части королевства князья, договариваясь между собой, устанавливали расписание «потешных баталий» на весь год, за исключением того времени, когда Церковь требовала строго воздерживаться от всех утех. Князья ссорились, стремясь заполучить лучших бойцов, ибо слава господина и его «отечества» определялась успехами команды, взявшей для себя его геральдические цвета (язык геральдики формировался как раз в то время на турнирных полях). И герцоги, и графы в молодые годы сами рисковали, выступая на этом поприще. Старея, они уступали место во главе турнирной команды своим сыновьям или племянникам. Лишь для короля, ибо он — помазанник Божий, считалось неприличествующим участие в этих «ярмарочных игрищах», как называли их служители Церкви, осуждавшие такие игры, ибо они питали гордыню и наносили урон рыцарству, призванному служить Богу и святому делу борьбы с неверными.

Хотя король и не принимал участия в военных играх лично, место их проведения выбиралось большею частью поблизости от королевских владений, в стороне от городов-сите в «марках» — пограничных землях, окаймлявших с незапамятных времен собственно «национальную» территорию. Здесь съезжавшиеся со всех сторон в поисках славы и добычи воины мерились силами с королевскими дружинниками — «рыцарями Франции». И лотарингцы, и нормандцы, и анжуйцы единодушно отзывались о них как о «лучших в мире». И в не меньшей мере, чем замечательное плодородие королевских земель, рыцарская доблесть обеспечивала в нужный момент военное превосходство Капетингов.

Более глубоким по своему воздействию на процессы формирования публичной власти было, как думается, возникновение и закрепление норм рыцарской морали, происходившие одновременно и там же, где шло совершенствование боевых доспехов и искусства нападения и защиты. Чтобы побеждать или, по меньшей мере, не терпеть поражений, существенно важным было соблюдение каждым воином в «конрое» верности своим товарищам и предводителю, под стягом которого он выступал. Турниры становились подлинной школой взаимной преданности сеньора и его людей, то есть отношений, вытекающих из принесения оммажа и клятвы верности. А поскольку участники турнирных боев частенько переходили из одной команды в другую, поскольку военные игры регулировались некоторыми правилами и, естественно, требовали судейства, а вручение призов зачастую доверялось благородным дамам, строгое следование обязательным для рыцарей нормам становилось общепринятым для всех участников таких игр, прекрасно сознававших, что признание и соблюдение определенной системы ценностей отличает их от других социальных групп. Галберт из Брюгге уже дал тогда название этой системе: «рыцарство». Ее венчал целый ряд добродетелей. Среди них, наряду с верностью слову, честностью, на первом месте стоит смелость, способность не колеблясь броситься навстречу опасности, ведя при этом бой по правилам чести, не прибегая к недозволенным приемам и низким уловкам, не лишая рыцаря-противника жизни. Тут и щедрость: в завершение боевых игр рыцарю полагалось не оставлять себе ничего из захваченных трофеев, без сожалений оделять ими всех окружающих. Полагалось, наконец, вести себя определенным образом по отношению к женщинам благородного происхождения. Ко всему этому добавлялось и сакральное, проистекавшее из установлений мира Божия и духа крестовых походов. В это же время складывался и ритуал посвящения в рыцари, посредством которого хорошо сложенный молодой человек, доказавший свое умение владеть копьем и взнуздать коня, мог быть допущен в ряды рыцарского сословия. Но лишь после того, как все смогут убедиться, что нормы рыцарского морального кодекса прочно им усвоены. Впрочем, содержавшиеся в этом кодексе требования были известны молодому человеку с раннего юношества, проведенного при дворе, из проповедей придворных священников и слагаемых ими для поучения и развлечения юношества баллад и песен.