Гренвилл пожал плечами:

— Это трагедия. Элизабет не заслужила смерти.

— Это — все, Жерар, — обратился Доминик к дворецкому. Когда тот поклонился и ушел, закрыв за собой обе двери, Педжет повернулся и налил два бокала коньяка.

Саймон взял у него бокал:

— Благодарю.

— В наши дни жизнь так чертовски непредсказуема. Как удается справляться с детьми?

Саймон сделал глоток коньяка. В голове тут же заметались мысли о войне, но Саймон выкинул их из головы, понимая, что не готов сейчас размышлять об этом.

— Мальчики, похоже, приспосабливаются к ситуации лучше, чем я ожидал, — ответил он и замялся, не желая упоминать о дочери Элизабет. — За это нужно благодарить сестру твоей жены.

Доминик тихо заметит:

— Джулианна мне все уши про это прожужжала.

— А мои уши горели, — отозвался Саймон, гадая, с чего это он залился краской.

Не сводя с него пристального взгляда, Доминик предложил:

— Давай присядем?

Саймон расположится на диване, хозяин уселся рядом.

— Это правда, что примерно десять лет назад ты преследовал Амелию, питая недозволенные намерения?

— Мы оба были очень молодыми и очень пылкими. Но я не сказал бы, что когда-либо питал недозволенные намерения, что бы там ни думала леди Педжет. Я безмерно восхищался Амелией в ту пору, и это отношение сохранилось и по сей день. А теперь я, безусловно, нахожусь перед ней в неоплатном долгу.

— Тебе ведь известно, что, когда доходит до серьезного дела, я должен повиноваться своей жене?

Саймон не мог удержаться от улыбки. Педжет был не из тех людей, кто повинуется другим, и все же он, похоже, с готовностью позволял своей жене верховодить.

— Так последнее слово всегда остается за графиней?

— Разумеется, — улыбнулся Педжет. — Когда она рада, я тоже рад.

Он совершенно потерял голову от любви, подумал Саймон.

— Значит, если я не смогу вести себя как настоящий работодатель, мне придется заплатить за свое прегрешение — и ты присоединишься к леди Педжет, чтобы взыскать эту плату?

— Я всегда буду на ее стороне. И Амелия — моя свояченица. Не могу сказать, что хорошо ее знаю, и, откровенно говоря, когда-то она меня недолюбливала. Конечно, когда я впервые встретил Джулианну, я питал по отношению к ней не самые добропорядочные чувства. Но это уже в прошлом. — Он вздохнул, но тут же улыбнулся.

Саймон был заинтригован, но предпочел заверить:

— Мои намерения никогда не были недозволенными. Мое уважение к Амелии даже сильнее моего восхищения ею.

Улыбка сбежала с лица Доминика.

— Ты говоришь так, будто влюбился без памяти.

И тут Саймон почувствовал, что снова вспыхнул до корней волос.

— Мои дети нуждаются в ней. Они ее просто обожают. А она по-настоящему их любит. Без нее я бы не справился. Я думаю исключительно о детях.

— Прекрасно представляю, что без нее ты бы действительно не справился, — медленно произнес Доминик. — Хм, мне кажется, это довольно занятно.

— Что здесь занятного? То, что я стал зависеть от собственной экономки? Это, надо полагать, характерная черта большинства холостяков и вдовцов.

— Нет, не это, а то, что ты стал зависеть от женщины, которую когда-то преследовал, а теперь так сильно восхищаешься, которую так необычайно уважаешь. Надо признать, что Амелия довольно привлекательна, если, конечно, не обращать внимания на унылые серые платья, которые она предпочитает.

Саймон отказался глотать предложенную наживку и промолчал в ответ.

— О нет! — от души рассмеялся Доминик. — Ты по-прежнему считаешь ее красивой!

— Она, безусловно, красивая женщина, — сухо ответил Саймон, — но, положа руку на сердце, я об этом совершенно не думаю.

— Что ж, прекрасно, притворюсь, что поверил тебе, — весело отозвался Доминик и добавил уже серьезно: — Я не шутил, когда говорил о ней. Мы — друзья, и я всегда поддержу тебя, но не в ситуации, когда это направлено против моей семьи. Я обожаю свою жену, и Амелия — часть моей семьи. Запомни это хорошенько. И позаботься о том, чтобы относиться к Амелии с уважением, которого она заслуживает.

Саймон сделал еще один глоток коньяка.

— Я намерен вести себя именно так, Педжет. У меня будет возможность заново познакомиться с леди Педжет перед уходом? — Саймон собирался лишь поздороваться и по возможности положить конец древней вражде, но также хотел узнать, дома ли она.

— Джулианна уехала с Надин Д’Аршан, давней и любимой подругой семьи, чтобы навестить Амелию, — ответил Педжет, вытянув свои длинные ноги. — А ты, похоже, в весьма недурном настроении, Гренвилл. Как ты поживаешь на самом деле?

Все внутри мгновенно сковало напряжением. Чтобы скрыть это, Саймон принялся, скрестив ноги, невозмутимо потягивать коньяк. Самым мудрым в любой ситуации было оставаться как можно ближе к правде.

— Находиться дома — это почти как попасть в другой мир. Все осталось тем же самым… И все изменилось.

Педжет пристально посмотрел на него:

— В самом деле, ты оказываешься в совершенно другом мире. Хорошо помню это чувство. Будто тебя поймали в ловушку. И ты обречен, как ни вертись.

Саймон судорожно дернулся. У него не было ни малейшего желания обсуждать безвыходное положение, в котором он оказался. Но как прав был Педжет!

— Я счастлив быть сейчас со своими мальчиками.

— И это надолго?

Саймон поставил бокал.

— Думаю, у меня в запасе месяц, возможно, два.

Помрачнев, Доминик заметил:

— Когда я попал в эту ловушку, в мир Уорлока, у меня не было детей, не было Джулианны. В то время я был обручен с Надин, но считал ее погибшей. Просто не могу себе представить, как ты это делаешь, Саймон. Как, черт возьми, возвращаешься во Францию, в Париж, где — кто бы мог подумать! — теперь господствует террор? Как оставляешь свою семью?

Саймон хладнокровно ответил:

— У меня родственники в Лионе. Ты это знал? Мой дедушка по материнской линии был французом. Почти весь город казнили за сопротивление Республике, включая и всех моих родственников. Так что о возмездии, на которое способен комитет, я знаю абсолютно все.

Саймон старался казаться невозмутимым, но к горлу предательски подкатила тошнота.

Он, несомненно, попал в ловушку. Это был факт — ощущение, — что он жил одним днем.

— Смерть — повсюду, и никого не печалит это больше, чем меня, потому что я — такой же француз, как и англичанин, — сказал Доминик. — Но сейчас, когда Робеспьер пришел к власти, стало еще хуже, чем прошлым летом, гораздо хуже. Видит Бог, я не собираюсь указывать тебе, что делать. Но позволь мне сказать только то, что я никогда не был счастливее, чем сейчас, Саймон. Я всем сердцем люблю мою жену и мою дочь. Раньше меня мучили ужасные ночные кошмары. Это истинное чудо — проснуться утром с улыбкой на лице, с радостью предвкушая новый день!